Греховные радости - Пенни Винченци

— Я хочу, чтобы мне было больно, — говорила она пришедшей навестить ее Няне, прижимаясь к ее руке лицом, по которому градом катились слезы. — Ты это можешь понять или нет? Я хочу, чтобы мне было больно. Для меня невыносимо, что у меня совсем ничего не болит.

— Тебе и так больно. — Няня откинула ей со лба волосы. — У тебя только болит не так, как тебе хочется.

Георгина удивленно посмотрела на нее:

— Да, и в самом деле. Ты права. Мудрый ты человек, Нянечка. Что бы я без тебя делала? Что бы мы все без тебя делали?

Боли она в конце концов все-таки натерпелась. Она подхватила инфекцию, у нее резко подскочила температура, и она много дней пролежала в жару, зовя в бреду то маму, то Александра, то Няню.

— Знаете, она пошла на это только ради вас, — сказала Няня. — Запомни это, Александр, и никогда не забывай, хорошо?

— Да, — ответил он, — запомню. Обещаю.

Постепенно, медленно, но ей становилось лучше. Через неделю она уже сидела в постели, все еще очень бледная, но выздоравливающая, и пила слабый сладкий чай, который так любила.

— Так-то лучше, — проговорила Няня, заходя в комнату, чтобы забрать у нее чашку и тарелку с недоеденными бутербродами с маслом. — Понемногу поправляемся.

— Да. Я так рада, что заболела. Мне от этого стало как-то легче. Я себя чувствую не такой виноватой. Ты меня понимаешь. — Она вдруг улыбнулась. — Я начинаю рассуждать совсем как ты, Няня, да?

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — кивнула Няня. — Отец совсем осунулся, выглядит изможденным.

— Да, я видела. Он ко мне заходил сегодня. Мы с ним поговорили. Он надеется, что я его прощу.

— А ты ему что ответила?

— Что ему не за что просить прощения. Все это очень грустно, и я еще чувствую себя совсем разбитой, но я понимаю, что в конце концов должна была пойти на это — ради него. Он для нас всю жизнь так много делал, всегда нас так любил — одно это было очень не просто. Я этого раньше не понимала.

— А я понимала.

— Разумеется. Но ты ведь у нас старая и мудрая.

Георгина одновременно и улыбнулась, и вздохнула.

— Не очень у меня все здорово выходит, да, Няня? Но это так трудно. Все трудно. Ты и сама знаешь.

— Да, — согласилась Няня, — знаю.

— Я так завидую Максу. — Георгина внезапно расплакалась, став вдруг похожей на обиженную маленькую девочку. — Ужасно, ужасно ему завидую.

— Нечего тебе ему завидовать. — Няня обняла ее и стала гладить по голове, похлопывая ласково по плечу. — Особенно завидовать-то и нечему. Подумаешь, мальчишки: что в них такого? — добавила она, помрачнев.

— Конечно, есть чему, — возразила Георгина, удивленно и озадаченно глядя на нее и утирая слезы, — я хочу сказать, есть чему завидовать. Ты и сама должна это понимать.

— Что? — спросила Няня. — Я не понимаю.

— Но как же ты не понимаешь? С ним ведь совсем иное дело. Совершенно иное.

— Нет, Георгина, я не понимаю. — В потускневших от времени глазах Няни сквозило искреннее недоумение. — Боюсь, что я ничего не понимаю. Почему с Максом совсем другое дело?

Шарлотта, 1981–1982

— Я начинаю думать, что папа просто сошел с ума, — проговорила Шарлотта. — Или, может быть, мы все сумасшедшие.

— Возможно, она его довела до такого состояния, — отозвалась Георгина, — своим поведением.

— Господи, и что же нам теперь делать?

— Не знаю. Не имею ни малейшего понятия.

Они сидели в библиотеке, в Хартесте, и смотрели, как за окном целеустремленно льется на землю августовский дождь.

— Слава богу, что есть на свете Нантакет, — мрачно произнесла Георгина. — Уже несколько недель так льет.

Разговор их происходил за день до того, как им предстояло отправляться в Америку. Шарлотта только что вернулась из своих путешествий по Европе; Георгине пришлось мучительно дожидаться ее возвращения и этого разговора целых шесть недель. Ей особенно нужны были и присутствие старшей сестры, и ее утешения и совет в те дни, когда она боролась с собственной совестью, решая, сохранять ей ребенка или нет; она страстно хотела, чтобы Шарлотта в тот момент была рядом с ней, но именно та неделя оказалась единственной за все лето, когда Шарлотта ни разу не позвонила домой.

Сейчас Шарлотта страдала от угрызений совести, ей было невероятно жаль сестру, на которую обрушились такие испытания и которой пришлось столько пережить.

— Джорджи, как я жалею, что меня тут не было! Если бы только я знала!

— Ничего, мне было не так уж плохо. Со мной была Няня, она великолепно держалась и так сильно мне помогла! Она какое-то ходячее противоречие: я думала, будет потрясена, а она никак не отреагировала, просто как скала. Самое большое неодобрение, какое она высказала за все это время, было то, что она никогда не любила школьную форму. — Георгина подмигнула Шарлотте. — Да, я это сделала ради папы.

Я вдруг поняла, сколько он для всех нас сделал, как он нас любит, как заботится о нас, беспокоится, подумала о том, что он нас не бросил, постоянно поддерживал маму, никогда и ничем даже не намекнул нам на то, что мы не его дети. И я подумала, чем может стать для него мой ребенок, и решила, что не должна так по отношению к нему поступать. Как бы мне ни хотелось оставить этого ребенка. Я хочу сказать, что дети у меня еще будут…

— Георгина, — перебила ее Шарлотта, — я не собираюсь читать тебе лекцию. Я, конечно, не…

— И не пробуй, — с мрачноватой решимостью в голосе произнесла Георгина. — Лучше даже и не пытайся.

— Не собираюсь. Я тебе только что это сказала. Но по-моему, тебе надо взяться за ум.

— Если ты имеешь в виду таблетки, то я это уже сделала. Лидия Пежо прописала мне и объяснила, как их надо принимать.

— Хорошо. Но я имею в виду не только это. Нельзя ложиться со всеми мужиками подряд, как только у них встанет.

— Почему нельзя? — возразила Георгина. — Это же приятно.

— Да, может быть, и приятно. Но ничего хорошего от этого не будет, только заработаешь себе скверную репутацию, а может быть, еще и венерическую болезнь. Поняла? Найди себе кого-нибудь, кто тебе хотя бы нравится, и сделай его постоянным партнером.

— Слушаюсь, мисс. — Георгина бросила на Шарлотту сердитый взгляд, но потом широко улыбнулась ей.

— Извини, Джорджи. На этом лекция окончена. Думаю, — Шарлотта старалась, чтобы ее слова звучали не особенно назидательно, — думаю, если бы мама была жива, ничего подобного бы не случилось.

— Возможно, и нет. Но бог его знает, какие гены она нам передала. Может быть, что-то ужасное. Иногда мне кажется… ну да ладно, ничего.