Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева

ночь, то засыпая, то просыпаясь, вдыхала Гюльсенем кислый и теплый запах бурки из овечьей шерсти, и всю ночь — то ли любимый нашептывал их, то ли ветер — слышала она горячие нежные слова.

…Тридцать лет прошло с той ночи. Четверых сыновей родила ему Гюльсенем. Пятеро мужчин каждую весну выходили пахать землю. Своей земли у них не было, кроме той крошечной делянки, и потому они работали на чужих полях. И все-таки пшеницы, полученной осенью, им едва хватало на ползимы. И Гюльсенем приходилось ткать ковры на продажу. Ее ковры украшали сакли богачей. Они же перепродавали их втридорога за границу — в Турцию и Иран. А Гюльсенем — ткачиха — не могла повесить в своей сакле ковра, сотканного своими же руками.

Все мечтала она соткать для себя необыкновенный ковер.

Все свое умение хотелось ей вложить в него. С самых красивых цветов собрать лепестки, сварить самые свежие, самые яркие краски. День и ночь сидеть над этим ковром, но соткать бы такое синее небо, какое бывает только у них в горах, и тучу с непролитым дождем, и пучок солнечных лучей в ее просветах, и вывернутую плугом борозду свежей земли, где на меже отдыхают после трудового дня усталые быки. А посредине делянки чтобы стоял ее муж, Абдулкадыр, держа на ладони зерна, прозрачные, словно капли меда. А вокруг Абдулкадыра стояло бы четверо их сыновей. У самого старшего, Басира, в руке кирка. А рядом с ним Бадави с охапкой сорняковых трав, которые он собрал, шагая вслед за братом, разбивающим комки. Расула, третьего сына, с узелком в руках — это обед для отца и братьев. А четвертого, Абдулу, с балхарским кувшином, полным родниковой воды.

Всю жизнь мечтала Гюльсенем соткать такой ковер. Но не было у нее баранов, чтобы настричь шерсть, и денег, чтобы купить ее.

Так проходили дни, годы. Подрастали сыновья, И вот настала пора старшему прощаться с домом: он уходил на нефтяные промыслы. Обнимая сына, Гюльсенем вдруг увидела в нем юного Абдулкадыра, каким он пришел когда-то к ним на делянку. И руки точь-в-точь отцовские.

Гордостью наполнилось ее сердце. Она перевела взгляд на второго сына, Бадави. Нет, лицом он не похож на старшего брата. А вот руки те же. И руки Расула, и руки Абдулы. Как щедро поделился Абдулкадыр своим богатством с сыновьями.

Уехал Басир. И теперь не пятеро, а четверо мужчин выходило утром в поле. Восемь сильных, не знающих усталости рук обрабатывали землю, бросали в нее зерна, собирали колосья, — словом, пахали, сеяли, молотили…

Лето сменилось осенью, осень — зимою. И когда природа совершила два своих неизменных круга, вернулся из Баку Басир.

Гюльсенем сперва и не узнала его. Неужели этот уверенный в себе человек в городской одежде — ее сын, которого она малышом посылала в поле отнести обед отцу и учила любить и понимать землю? Но, что самое главное, он стал говорить непонятные ей слова. Ночами он поздно возвращался домой. Но Гюльсенем знала, что не было у него невесты. Потом с ним стали уходить братья, а затем и отец. Однажды Басир сказал, что запрещает матери ткать ковры богачам. «Не хочу, чтобы красота, сделанная твоими руками, приносила им радость».

И хотя негоже матери слушаться сына, Гюльсенем не посмела перечить. Так и жила в неведении, в смутном предчувствии перемен. Пока не настал день, когда над аулом орлиным криком пронеслись слова «Гражданская война». В тот же час ушли из дому трое сыновей. А через неделю и Абдулкадыр сменил плуг на винтовку. Горько плакала Гюльсенем. А Абдула, ее младший сын, смеялся от радости.

Он рассказывал матери о боях, что шли между партизанами и белыми бандами, о новой свободной жизни, что принесет эта война.

Но однажды ночью на черной бурке привезли Абдулкадыра… Вскоре погиб и Бадави. А два дня тому назад старший ее сын — командир партизанского отряда — позвал на бой и последнего, ее младшего сына, чтобы тот занял в отряде место погибшего брата.

Потому-то двое суток и не вставала Гюльсенем с постели. Потому-то жгло у нее сердце, словно она лежала на раскаленных углях.

И все-таки она заставила себя встать. Пошла пахать свою делянку. Ноги у нее подкашивались, а во рту пересохло. Но борозда, сначала неровная, а потом все более глубокая и прямая, оставалась за ней. Голодные быки подхватывали то сорняки с невспаханной стороны, то корни с вывернутой плугом земли.

На закате, когда солнце в последний раз осветило рыхлую, вспаханную землю, Гюльсенем развязала мешочек и достала семена. Они горели на ее ладони перламутровым блеском. И она бросила их в землю, думая о том дне, когда синим небом зацветет это поле, и кончится война, и сыновья вернутся домой.

Мысли эти успокоили Гюльсенем. Вечером в ее очаге пылали кизяки, кипела вода в котле, над трубой гордо вился дымок.

И снова стала она мечтать о ковре. Не о том, так и не сотканном, где муж ее с сыновьями пахал землю. А о том, где Абдулкадыр с четырьмя сыновьями воевал за новую жизнь.

Едва дождавшись утра, Гюльсенем отправилась по дворам. Женщины выносили ей на крыльцо папахи и шубы мужей и сыновей, которые сейчас сражались в горах.

Из-под ножа в мешок Гюльсенем падали лохматые космы шерсти. От двора ко двору все больше набухал мешок. Вечером десятки женских рук у светлого очага Гюльсенем пряли эту шерсть.

На рассвете эти же руки разбудили луга, перебирая и срывая цветы. В ту же ночь в глиняной посуде варились корни растений, превращаясь в немеркнущие краски.

Белоснежная пряжа снова легла на скучающий без дела станок, и проворные, ласковые руки Гюльсенем утонули в ней. Голубые, синие, белые, фиолетовые, зеленые, серые, красные нити вплетала она в эту пряжу.

Под руками Гюльсенем вставали горы в весеннем цветении. Снега и цветы, пробившиеся между снегами. Над гордыми, молчаливыми горами занимался ясный день. Первые солнечные лучи ломались на брызги о ледяную вершину горы. По скалам струились слабые ручьи, сливаясь у подножия в могучий поток, который, пенясь, исчезал в ущелье. А над ним, на самом краю скалы, как орлиное гнездо над пропастью, аул Гюльсенем. Внизу, чтобы не допустить до него врага, собрался партизанский отряд во главе со своим командиром, сыном ее Басиром. У каждого партизана во взгляде решимость и отвага. Среди них и Абдулкадыр, живой Абдулкадыр. Его рука, привыкшая к плугу, так же уверенно сжимает винтовку. Гюльсенем не забыла и о друге Басира: она видела его только однажды, когда он забегал