Собственные записки. 1835–1848 - Николай Муравьев-Карсский

– Ведь не правда ли, – продолжал Орлов, – что ты не подавал бы в отставку, если б она тогда тебя уведомила о словах государя?

– Думаю, что не подал бы, – отвечал я, – коль скоро увидел бы, что государь ко мне по-прежнему стал милостив и устранил всякое подозрение; но не надобно в этом случае винить и более, как бы в забывчивости: она от природы рассеяна и без всякого дурного умысла просто забыла написать мне о слышанном ею.

После маленькой расстановки я продолжал:

– Вы слышали мое оправдание; теперь выслушайте мое обвинение. Когда я подал прошение, я был генерал-адъютантом его величества. Не следовало мне подавать в отставку, не предварив о том государя.

– Да, – прервал Орлов, – это не должно было никаким образом делать; да на это есть и закон, – сказал он, отыскивая какую-то бумагу, которую он хотел мне показать, да не нашел. – Ты бы мне написал о своем намерении.

– Может быть, да, вероятно, и есть закон, – отвечал я, – да на что тут закон? Я бы должен был просить позволения идти в отставку через графа Бенкендорфа, но, не исполнив сего, нарушил самые обыкновенные правила вежливости, коими каждый адъютант обязан к своему генералу, не только к лицу государя, который прежде ко мне был милостив и коему я обязан был благодарностью. В этом сознаюсь виновным, не скрываю вины своей и желал бы, чтоб государь знал о моей сознательности; но вина произошла не от умысла, не от запальчивости или кичливости: просто потемнение, ну, в голову не пришло; а с тех пор не было случая для меня объяснить сие государю, потому и передаю вам исповедь свою. Никто, кроме вас ее не получал от меня, вам вручаю сии два обстоятельства, что хотите из сего делайте, я же ничего не ищу и искать не буду, поеду назад в свою глушь, но желаю, чтобы с меня снят был гнет царского гнева, на мне лежащий. Я всегда был предан его величеству и всегда буду готов на службу, коль скоро увижу знак, что могу опять пользоваться его доверенностью, а без того служить не располагаю.

Орлов казался, как бы тронут моим объяснением, все слушал со вниманием, не прерывал меня, не противоречил образу мыслей моих и опять сказал, что все это передаст государю в точности.

– Не подумайте, – сказал я, – чтобы я вам это говорил из каких-либо видов честолюбия, чтобы я домогался опять звания генерал-адъютанта, если б я какими-нибудь обстоятельствами поступил на службу, совсем нет! Если я буду на службе, то с тем единственно видом, чтоб служить государю и без звания сего, коего я могу быть удостоен, если заслужу его; и не иметь его – мне это все равно, лишь бы пользоваться его доверенностью: единое средство служить с пользой и честью.

Я говорил с жаром и почти слово в слово как здесь написано. Что Орлов думал, Бог его знает; говорил я, конечно, не в духе как объясняются царедворцы, но Орлов конечно из всего сонмища их способнее пробудиться от одеревенения, в коем они многими годами усовершенствуются, и хотя на минуту перенестись к понятиям и помышлениям ближе к человеческим чувствам. Он опять с дружбой повторил мне, что все это передаст верно государю.

– Теперь я вам все сказал, что у меня на душе было, – продолжал я тише и обыкновенным голосом своим, – прощайте, граф Алексей Федорович: мне здесь больше нечего делать в Петербурге, прошу вас не забывать меня; я вам одному только доверил и вас одного посетил, ни у кого не был, и у Михаила Павловича не был, только хочу побывать перед отъездом у военного министра из одной вежливости, потому что он желал меня видеть.

– Хорошо сделал, что ни у кого не был, – сказал мне Орлов, – и не следует быть у Михаила Павловича, не видавши государя; а к Чернышеву, почему же не заехать – можно.

Орлов ехал к государю, я его оставил и навестил Муравьева, коему рассказал свой разговор. Меня так встревожило объяснение с Орловым, что по приезде к Муравьеву у меня голова закружилась, и мне надобно было отдохнуть, чтобы с силами собраться.

Село Подоляны, 10 июля 1845

Сим еще не кончились испытания, через которые мне надлежало пройти в Петербурге.

Перед отъездом моим из деревни управляющий мой подполковник Кирилов, давно служивший при мне, просил меня об определении восьмилетнего сына его в артиллерийское училище. Желая сделать приятное старому сослуживцу моему, я думал, как бы приступить к сему делу. Надобно было добраться до князя Ильи Андреевича Долгорукого, занимающего место начальника штаба по артиллерии при великом князе. Хотя он и был знаком мне, но я предпочел обратиться к сестре его графине Бержинской, с коей связь моя была короче. Бержинская взялась за дело и вскоре прислала мне ответ с братом своим князем Владимиром Андреевичем, что нет положения принимать в артиллерийское училище воспитанников прежде четырнадцатилетнего возраста.

Князь Владимир Андреевич служил прежде адъютантом у Чернышева и находился при мне во время маневров 1835 года, когда я командовал против государя; ныне он был полковником и занимал какое-то место в Военном министерстве; человек умный, как и весь этот род Долгоруких. Я сказал тут же князю Владимиру, а после Бержинской, что ответ этот для меня неудовлетворителен, что мне известны правила, по коим нельзя было принимать в артиллерийское училище воспитанников прежде 14 лет, но что я желал записать его в кандидаты, и дело снова началось через князя Илью Андреевича, который доложил о сем великому князю.

Странно, чтоб великий князь не знал о том, что я в Петербурге находился уже две недели; по крайней мере, так мне было передано сперва князем Владимиром, а потом и князем Ильей. Владимир раза три приезжал ко мне, не заставая меня дома; приезжал и князь Илья, который оставил мне записку с извещением, что можно принять кандидатом и что он имеет что-то передать мне от великого князя. Вскоре по прочтению сей записки приезжал ко мне князь Владимир и сказал мне, что брат его имеет какие-то важные вещи сообщить мне от Михаила Павловича. Я поехал к князю Илье, который сказал мне, что великий князь удивился, когда узнал, что я в городе, и сомневался, точно ли это я; когда же узнал о моей просьбе, то велел без замедления исполнить ее.

– Как жаль только, – сказал он, – что мальчика этого нельзя тотчас же записать воспитанником в училище, по несовершеннолетию его; да мы вот что сделаем: отдадим его до достижения возраста пенсионером к одному из офицеров училища, где он приготовится к экзамену и в свое время поступит в комплект.

– Я напомнил, – продолжал князь Илья, – его высочеству, что сего нельзя сделать, как с платой две тысячи четыреста в год, разве Михаил Павлович приимет расход сей сам на себя. Он вспомнил это, приостановился и приказал зачислить Кирилова кандидатом, с душевным участием спрашивал, зачем вы приехали в Петербург, многое говорил о вас, о разных предположениях касательно вас, но о том не смею вам говорить в подробности. Вы, я думаю, повидаетесь с великим князем: он вас так любит и всегда готов сделать вам приятное.

– Я бы очень желал с ним видеться, – отвечал я, – но не знаю, имею ли на то право, не представившись государю.

– Отчего же нет? – сказал князь Илья. – Это дело совсем стороннее.