Принц приливов - Пэт Конрой

Теперь, входя в кабинет Сьюзен Лоуэнстайн, я пытался понять, какие же черты она передала сыну. Бернард унаследовал от матери пухлые губы, темные глаза и кожу, гладкую как персик. Если убрать хмурую гримасу с его физиономии, получался очень симпатичный и обаятельный парень. Каждое утро наши занятия начинались с «улыбочной разминки» — я заставлял Бернарда улыбаться. Он с трудом растягивал губы, словно улыбки требуют неимоверного напряжения. Эти разминки были единственной ненавистной Бернарду частью тренировки.

Шла четвертая неделя моей нью-йоркской жизни. За все это время Салли мне ни разу не позвонила и не написала. Я составил подробный план ремонта в квартире Саванны, которая требовала основательной покраски. Я заполнил тетрадь своего дневника и начал вторую. Каждую неделю я сочинял Саванне послание и вкладывал его в пакет с остальной почтой, приходящей на ее адрес. Утром я занимался гимнастикой и тренировал Бернарда, а в послеобеденное время шел в офис его матери, слушал магнитофонные записи с отрывистыми истеричными фразами сестры и пытался комментировать их, излагая Сьюзен подробности детства Саванны. Я читал замечательные книги из библиотеки сестры, насчитывающей три тысячи томов. Я приводил в порядок свою покореженную жизнь. Мне вновь начали сниться сны о школе. Я видел, как веду урок о творчестве Толстого. За партами сидели ученики разных лет, которые меня любили. Я внушал им, что Толстой велик своей страстностью, яркостью своих чувств, и задавался вопросом: почему я сам с такой страстностью говорю о любимых произведениях? Наяву у меня не всегда это получалось, но во сне происходило легко. Великие писатели словно сидели рядом со мной и делились своими знаниями о мире; это их романы изменили меня. Потом я пробуждался и с грустью сознавал: есть много захватывающих книг, но нет тех людей, кому я бы мог о них рассказать. Я вновь начал рассылать письма во все средние школы Чарлстона. Преподавание приносило мне радость, но вряд ли школьных чиновников волновали чувства бывшего учителя.

Я закончил свое повествование о безуспешных попытках матери добиться избрания в Коллетонскую лигу. Доктор Лоуэнстайн взглянула на часы.

— Думаю, на сегодня хватит. Знаете, Том, что сильнее всего поражает меня в этой истории? Подписка на журнал «Гурме»!

— Не забывайте, моя бабушка за три года странствий обзавелась множеством необычных представлений. Меня в свое время еще больше удивил ее подарок Саванне — подписка на «Ньюйоркер». Кто бы мог подумать, что Саванна немалую часть своей взрослой жизни проведет в палате знаменитой нью-йоркской психушки?

— А вы продолжаете писать Саванне, — заметила Сьюзен.

Сказано это было почти с упреком, в лучшем случае — как предостережение. Меня рассердил ее тон.

— Да, доктор, продолжаю. Видите ли, она моя сестра. У нас в семье есть давняя традиция: когда нам хочется признаться в любви или просто пожелать всех благ, мы делаем это с помощью писем.

— Послания эти будоражат и расстраивают вашу сестру, — заявила доктор. — Вчера она получила весточку от вашей матери. Врачам пришлось давать Саванне успокоительное.

— Вполне понятно, — отозвался я. — Когда вы читаете письма моей матери, чувство вины так и струится у вас между пальцев. Зато мои письма — образец внешних приличий. У меня большой опыт по части того, как не задевать душевные струны безумцев, даже если они приходятся тебе родственниками.

— Том, Саванна не безумна. Она очень несчастная женщина.

— Вы не оценили шутку, Лоуэнстайн.

— Неостроумная получилась шутка.

— Согласен, не экстра-класса. Но боже мой, до чего трудно хохмить, когда сидишь рядом с человеком, которому чувство юмора удалили хирургическим путем.

— Меня мало что смешит, — согласилась доктор. — Ничего не могу с этим поделать.

— Нет, Сьюзен, можете, — возразил я. — Поскольку мы видимся с вами ежедневно, у вас есть возможность заняться самосовершенствованием.

— И вы, Том Винго из Южной Каролины, считаете себя в состоянии мне в этом помочь? — с нескрываемой иронией спросила доктор.

— Прошу отметить: я игнорирую ваш выпад по отношению к моему родному штату и сразу перехожу к сути. Смотрите, доктор, я очень веселый человек. И достаточно часто говорю забавные, остроумные вещи. В ответ вы могли бы улыбнуться. Не прошу вас хохотать до колик. Во всем остальном я считаю вас совершенной женщиной.

— Бернард рассказывал мне, как вы заставляете его каждый день улыбаться, — сообщила доктор и улыбнулась сама. — Сын жалуется на ваше требование. Он чувствует себя полнейшим идиотом, которому надо двадцать пять раз растянуть губы, прежде чем тренер допустит его до мяча.

— Просто он очень симпатичный, — пояснил я. — А когда хмурится, то похож на громилу.

— Может, вы хотите, чтобы и я улыбалась по двадцать пять раз перед началом наших сеансов? — поддела меня доктор.

— Лоуэнстайн, с улыбкой вы выглядите потрясающе, — произнес я.

— А в остальное время?

— Не менее потрясающе. Просто и вы, и Бернард должны научиться чуточку больше любить себя. Кстати, доктор, пригласите меня на обед в один из дней, когда Герберта не будет дома.

— Чем он вам мешает? — Доктор заметно напряглась.

— Видите ли, Герберт не в курсе, что его сын постепенно превращается в квотербека. Полагаю, вы не хотите, чтобы он об этом узнал.

— Вас устроит завтрашний вечер? У мужа будет концерт в Бостоне.

— Приготовлю фантастическую еду, — пообещал я. — Будем пировать как короли.

— Том, можно вас спросить?

— Об угощении?

— Нет, о сыне. У него действительно есть способности к футболу?

— Да. К моему удивлению, Бернард оказался весьма перспективным парнем.

— Почему вас это удивляет?

— Потому что он рос не в доме Медведя Брайента[106], — нашелся я.

— Кто такой Медведь Брайент? — поинтересовалась доктор.

— Еще одна шутка, Лоуэнстайн, и, кажется, удачная. Вы меня просто провоцируете на юмор. Простите ради бога. В тех местах, откуда я родом, не знать о Медведе Брайенте — это все равно что для вашего мужа не знать, кто такой Иегуди Менухин. Брайент — футбольный тренер.

— А что такое линия розыгрыша?

— Черт побери, зачем вам это?

— Каждый раз, когда я пытаюсь обсудить с Бернардом его новое увлечение, он смотрит на меня как на непроходимую дуру. Сын теперь трещит о футболе без умолку. Из него вылетают разные странные словечки вроде «кик-офф», «филд-гол», «помеха пасу», «офсайд». Такое ощущение, что я попала в иностранное государство.

— Вы начинаете постигать футбольный язык, доктор.