Дикарь - Екатерина Лесина

Коль начнется суета, Миха заметит.

И уйти успеет.

В лес.

А там родные почти болота, по которым собаки не пройдут, если вдруг вздумается кому по следу собак пускать. Правда, что дальше делать, он не представлял, но здраво рассудил, что потом разберется.

— Вернемся домой, прикажу его выпороть, — поделился Джер, ерзая.

— За что?

— За дерзость!

— Тогда да, веский повод, — кивнул Миха.

— Издеваешься?

— Поротый человек всегда служит вернее. Он же ж понимает, что это за дело и для его пользы.

Джер отвернулся и затих. Правда, надолго его не хватило.

— А если его убьют?

— Тогда пороть будет некого, — отозвался Миха, прислушиваясь.

Лаяли собаки. И голоса человеческие тоже доносились, но издалека и разобрать, о чем там говорят или спорят, было сложно.

— А если нас убьют?

— Тогда пороть будет некому.

— Все-таки издеваешься, — Джер приподнялся из кустов. — Вот и тебя прикажу выпороть!

— Тогда я сам тебя выпорю.

— Клятва не позволит, — мальчишка поглядел свысока. — Ты меня обещался охранять и беречь.

— Я бережно. И заметь, исключительно в воспитательных целях. А воспитывать тебя я тоже обещался.

Джер лег.

И нахмурился. Глядел он с укором, мол, как это целого барона пороть можно.

— Я вообще лишен сословных предрассудков, — на всякий случай предупредил Миха.

— Дикари так говорить не должны!

— Со многими ты знаком?

— С тобой, — Джер подавил вздох. — И вот с ним.

Он ткнул пальцем куда-то вверх, поскольку разглядеть Ицу было невозможно. Даже Миха лишь ощущал присутствие мальца.

— Вы неправильные дикари.

— Не переживай, — Миха потрепал парня по макушке. — Какие твои годы. Вырастешь и найдешь себе правильных.

Ждать было муторно.

Но если до сих пор ничего не произошло, то это скорее хорошо? Или наоборот? Миха испытывал преогромное желание самому наведаться в деревню.

Ждать же…

Ждать.

Время ползло. Привычно звенели комары. Вздыхал и возился рядом Джер, потом, успокоившись, вовсе уснул, сунув под щеку ладони. Затренькала в ветвях птица. Где-то совсем близко качнулись ветви, потревоженные зверем. И Дикарь вскинулся было, но тут же улегся. Зверь был мелким и шустрым, на такого охотиться — лишь время терять.

Ждать.

Миха и сам не заметил, как провалился в знакомую уже полудрему, когда часть сознания сохраняет ясность, позволяя контролировать происходящее вокруг, а другая часть плывет.

Куда?

Куда-то туда, далеко, в жизнь, Михой позабытую. Там, в этой жизни, он был счастлив? Или не был? Мутное все. Точно, мутное.

Дом.

Огромный какой. Серый. Окна. Свет. Это его дом? Люди вокруг. Суета. Шум. Запахи, заставляющие Дикаря морщится. Чей-то голос.

— Миха! Ты что, уснул? Хватит уже, сколько можно.

Смех.

Женский. И снова запах, на сей раз цветочный и мягкий. Миха даже знал название этого цветка, но оно, как многое другое, вылетело из головы. Такое тоже случается.

Он просыпается резко, как раз в тот момент, когда из деревни выходят люди. И память опять ускользает, оставив чувство легкого сожаления. Может, потом, в другой раз, и получится увидеть больше или хотя бы что-то конкретное.

Правда, Миха не уверен, надо ли оно. То, что было, не вернется. А сожалеть?

Он подобрался.

Такхвар шел первым. И судя по тому, что лохмотья его сменились простым, но все-таки целым, платьем, визит можно было считать удавшимся.

Вот только для всех ли?

Миха пристально вглядывался в людей.

Вот крепкий кряжистый старик держится за правым плечом Такхвара. А за ним — еще трое, по виду сыновья. Один с копьем, другой несет топор.

Много это?

Мало?

Собак нет. Хороший признак или спугнуть опасаются?

Такхвар не выглядит пленником, скорее уж он расправил плечи и держится весьма по-хозяйски. И что это значит? Ничего. Он умен, но и умного можно обмануть.

Или не обмануть.

Клятва? А сколько ей веры? Да и любую при должном умении обмануть можно. Люди подходили ближе и надо было что-то решать.

Что?

— Сиди, — рявкнул Миха и руку на плечо положил, а то ведь станется с барона навстречу рвануть, позабывши про всякое недоверие. Близость воды и нормальной еды она такая, напрочь благоразумие отключает. Даже когда оно изначально имеется.

— Господин барон, — Такхвар остановился в десятке шагов от опушки и поднял руки. — Выходите. Здесь безопасно. Клянусь в том силой и жизнью.

— Правда, — отозвался откуда-то сверху Ица. — Клятва.

И Миха что-то этакое шкурой ощутил. Мир в очередной раз напомнил, что тут словами бросаться не след. Но сомнения остались.

— Господин Дикарь, — Такхвар не сделал и шагу, и когда один из парней, за ним стоявших, что-то сказал тихо, лишь покачал головой. — Поверьте, вас встретят достойно. Воду греют. Печи разжигают. Женщины пекут лепешки и не только их.

Рот наполнился слюной.

Лепешки.

Хлеб.

Да Миха вечность хлеба не ел! Вспомнилась вдруг черная горбушка, с ноздреватой сладковатой мякотью. Крупная соль. Кефирчик. В животе протяжно заурчало. Живот мог, конечно, и гадюк потерпеть. Но от хлеба точно не отказался бы.

— Клянусь, что не злоумышляю против моего господина, — громко произнес старик и поклонился. А следом и остальные.

И вновь повеяло, словно холодком по хребту.

— Идем, — решился Миха. — Держись рядом. И много не пей.

— Чего?

— Того, что не вода, — Миха поднял барона за шкирку и слегка отряхнул, заметивши походя, что величия мальцу явно не достает. Да и рожа с одной стороны опухла.

Аллергия на крапиву?

Ица сам скатился с дерева и привычно пристроился за Михой.

И правильно. Если все-таки засада, то уходить придется быстро. Миха вздохнул и решился.

— Рожу сделай баронскую, — велел он Джеру, подтолкнув того в спину.

— Это как?

— Как-нибудь. Мне откудова знать-то? Это ты у нас барон. Грудь вперед. И понаглее, понаглее…

— Наглость свойственна дикарям, — не упустил случая Джер и, оступившись, едва не нырнул в очередные кусты. Миха удержал.

— Рожу… побаронистей.

***

В общем, получилось у него или нет, сказать сложно, но староста при виде Джера склонился еще ниже, а вот сыновьям его почтительности явно недоставало. Во всяком случае во взглядах, которыми они обменялись, Миха увидел лишь недоумение.

И раздражение.

Мол, вот этот оборванец — и есть барон?

— Приветствую господина барона в его владениях, — продолжил староста, разгибаясь, но как-то не до конца, что ли. — И готов принести клятву также, как клялся вашему отцу.

Клятва — это хорошо.

И принесли её вот прямо на опушке. Оно, может, торжественности недоставало, зато надежнее как-то. Спокойнее. Клялся сперва староста, причем не просто так, а кровью своей и семенем, сиречь за всех. Но потом и старший из сыновей, который тоже, надо полагать, в старосты метил, клятву повторил. И вновь показалось,