Надсада - Николай Зарубин

«Значит, в том была потребность души дядькиной», — размышлял Владимир о запутанных судьбах родовы Беловых, где и староверческие корни пращура Ануфрия Захаровича подтверждали эту же его мысль. А в целом он полагался на удачу и свою счастливую звезду, которая сопутствовала ему многие годы и в которую уверовал.

Но одно, главное соображение все же имело место. Владимир Белов теперь хотел быть не просто предпринимателем, кузнецом денег любой ценой, потребителем услад в кругу бабенок легкого поведения где-нибудь в именной таежке. Он теперь хотел быть успешным и, может, даже интересным человеком, способным выйти на более широкие круги общества, где такие деньги, которые он научился ковать, не презирают, но наперед ставят книги, живопись, музыку.

Вырваться из ограниченного круга ограниченных людей, в котором вращался доселе, перешагнуть через черту этого круга, шагнуть в пока мало освоенное им новое пространство, не заплутать и не потеряться в этом пространстве, а выйти на новые маяки и открыть новые земли. Силы в себе он ощущал немереные. Впереди — целая жизнь, ведь Белову еще не было и сорока.

Такого человека, каким он представал в обществе Леокадии Петровны и тех ее друзей, с которыми она его знакомила, Белова никто не знал: ни Курицин, ни мать, ни сестра Люба — никто.

В его натуре, характере проявлялось что-то такое, о чем он и сам никогда не подозревал. Будто прожит был им какой-то определенный отрезок жизни, когда всеми правдами и неправдами нарабатывал деньги, и теперь пришло время их тратить. Вернее, даже не тратить, а вкладывать в самого себя. Да, в самого себя, как бы это парадоксально ни звучало.

Это «в самого себя» не имело ничего общего с прожиганием жизни или с жизнью в свое удовольствие: здесь так же, как и прежде, имел место глубоко продуманный расчет, потому что внутренне Белов оставался самим собой — охотником, который нужного ему человека выслеживает, точно зверя, подготавливая оснастку, подходы, выбирая место и время, чтобы уж наверняка. И он продолжал как бы находиться на войне: с собственным недостатком воспитания, образования, культуры. И он твердо знал, что сегодняшние его затраты в дальнейшем окупятся с лихвой.

Владимир Белов как бы добирал то, что Виктору Курицину было дано при рождении и которому всегда завидовал.

О своем появлении в Иркутске он сообщал заранее, поэтому у Леокадии Петровны было время, чтобы подготовиться к его приезду: она кормила Белова, поила чаем, попутно рассказывая о том, что ею сделано за его отсутствие, вводила в курс происходящего в области, стране. Сообщала также и о том, что готовилось произойти значительного в Иркутске. Вела она и сайт — такой в райцентре, наверное, был только у него. Поэтому, когда возвращался домой и начинал встречаться с разными нужными людьми, удивлял своей информированностью, наводя на предположения относительно его близких знакомств в высших сферах областного центра, что ему, конечно, было на руку, по крайней мере Белова опасались не на шутку и в администрации, и в тех службах и ведомствах, от которых зависел его бизнес.

На этот раз он прервал доклад Леокадии Петровны, сославшись на усталость, и попросил сесть за компьютер, подготовить короткую справку о том, что произошло за последний месяц в лесном комплексе области, и в частности — в лесопользовании. В распоряжении секретаря была вся сеть Интернет и часа два времени. Сам же закрылся у себя в кабинете, лег на диван и попробовал заснуть. Он и в самом деле устал, к тому же сказывались дорога и выпитое с вечера.

Сон не приходил, тогда он встал, включил музыкальный центр и протянул руку за диском — это была Шестая симфония Чайковского, обозначенная самим композитором как «Роковая судьба героя». Он часто ее слушал, особенно первую и третью части. Что касается музыки, он ориентировался безошибочно, останавливаясь на сильных глубоких вещах, которые своим содержанием отражали судьбу их создателей. Вслушиваясь в доносившиеся звуки из кабинета Белова, Леокадия Петровна понимала, что с ее работодателем происходит нечто необычное. В такие дни она старалась меньше беспокоить его своими докладами, излагая, если это требовалось, только самую суть. Да он и не любил пространных докладов, мгновенно пропуская ту суть через свой хорошо организованный мозг.

— В лесном комплексе области, Владимир Степанович, за последние три месяца не произошло каких-либо заметных изменений, — докладывала женщина спустя часа полтора. — Все в русле прежних законов и постановлений.

— Не произошло, говорите? — произнес задумчиво. — Странно…

— Почему вы это находите странным? — осмелилась спросить.

— Мне трудно вам объяснить, почему. Видно, всякому делу свое время, а я со своим — поспешил.

Ей хотелось успокоить Белова, переключить его мысли на что-нибудь другое, но здесь ее полномочия секретаря были бессильны, поэтому повернулась, чтобы уйти.

— Так когда же приезжает ваша дочь? — неожиданно спросил Белов.

— Завтра, — тихо ответила Леокадия Петровна. — Завтра самолетом во второй половине дня.

— Вот и прекрасно. Я буду свободен, поэтому вместе поедем в аэропорт, встретим вашу Милу.

Прибывший из Петербурга самолет стоял недалеко от того места, где они поджидали Милу, поэтому можно было разглядеть, кто спускался по трапу.

Белов волновался, сам не зная почему, но молодую женщину узнал сразу. Не по фотографии, а особым чутьем, каким охотник угадывает приближение зверя. Угадал и тут же осознал, каким образом угадал. И неприятно удивился. Не дожидаясь Леокадии Петровны, пошел навстречу Миле — и здесь сказалась в нем привычка охотника идти навстречу опасности в полной уверенности в собственном превосходстве.

Но Леокадия Петровна нагнала его, и в тот момент, когда он готов был представиться, бросилась на шею дочери, а Белов, в смущении, отступил в сторону.

— Вот, доченька, познакомся: это Владимир Степанович Белов, у которого я сейчас работаю и живу в его квартире на правах секретаря.

— Да-да, мама… Здравствуйте, Владимир Степанович. Меня зовут Людмила. И вы зовите меня так же, — произнесла негромким приятным голосом, как ему показалось, небрежно, и посмотрела прямо в лицо снизу вверх, хотя ростом была почти вровень с Беловым.

— А вы меня — Владимиром, я ведь немногим старше вас.

— Хорошо, Владимир, — тут же согласилась, отчего он перестал чувствовать неловкость и даже сделал шаг назад, чтобы лучше разглядеть эту молодую женщину, которая уже отвечала на какой-то вопрос матери.

На Людмиле была легкая меховая куртка, ноги скрывала длинная юбка. Волосы разметались по плечам, и каштановый цвет их выгодно оттенял чистое светлое лицо, на котором васильками голубели глаза.

«Значит, природный цвет волос должен быть светлым», — отметилось в мозгу без всякой на то причины. И еще он вспомнил, что держит за спиной букет роз.

— Это вам, Людмила, — протянул цветы и тут увидел, как вспыхнули ее глаза, как на щеках обозначился румянец, а губы тронула простодушная улыбка.