Дворец наслаждений - Паулина Гейдж

По настоянию Камена я проглотила несколько кусочков пищи, принесенной из дворцовой кухни, откинулась на подушки и стала смотреть на колыхающийся под легким ветерком полотняный навес. Мен и Несиамун горячо обсуждали проблемы вывоза фаянса в другие страны. Их голоса да и сама мирная тема их беседы действовали на меня усыпляюще, и все же я не могла избавиться от страха, что суд закончится для меня решением, которое начисто перечеркнет всю мою жизнь.

— А госпожа Гунро совсем не такая красивая, какой ты ее описывала, — сказал Камен. Он лежал рядом со мной, опершись на локоть, и улыбался, глядя в мои глаза. — Я-то думал, что увижу женщину тонкую и гибкую, как тростник… Она что, болела?

— Болела — от разочарования и досады, — ответила я. — Годы не пощадили женщину, чье сердце высохло от вечного желания найти любовь и нежность.

Камен внимательно посмотрел на меня.

— В таком случае, какая же любовь помогла тебе остаться такой молодой, мама? — тихо спросил он.

От ответа меня спас глашатай, который объявил о продолжении заседания суда. Мы вернулись в тронный зал.

Обвиняемые уже заняли свои места. Не знаю, кормили их или нет. Вошли судьи, за ними слуги внесли шесть опахал. Встав за нами, они принялись беззвучно обмахивать нас белыми страусовыми перьями. Распорядитель и его писец подошли к столу; усевшись на полу, писец, как обычно, приготовил палетку. Стражники закрыли двери и выстроились вдоль стены. Царевич занял свое место на троне, рассеянно отвечая на приветствия. Его взгляд упал на Паиса. Что-то в его улыбке было мерзкое, неприятное.

— Начинайте, — приказал распорядителю Рамзес.

Распорядитель повернулся ко мне.

— Госпожа Ту, встаньте и скажите, в чем вы обвиняете этих людей.

Сколько лет мечтала я об этом моменте! Там, в храме Вепвавета, с тряпкой в руке, стоя на коленях и отмывая каменные плиты, я представляла себе, как все это будет происходить. Я мечтала об этом, работая в своем крошечном садике за хижиной, когда сидела на корточках и вырывала сорняки. Я думала, что будет так: я вхожу в спальню Гуи, сжимая в руке нож; я обольщаю Паиса, а потом перерезаю ему, спящему, горло; я хватаю Гунро за волосы и валю ее на пол, а она визжит и царапается.

Позднее, когда я немного успокоилась, эти сцены приобрели более реалистичный характер: я стою перед фараоном в зале, где полно каких-то людей, и рассказываю историю собственного обольщения и хладнокровного заговора.

В действительности же все оказалось еще прозаичнее, и все же мой час настал. Пришло время мщения. Я встала, поклонилась царевичу, склонила голову перед распорядителем и повернулась к судьям. И начала так:

— Мой отец был наемником…

Я говорила долго. Несколько раз мне приходилось прерывать свой рассказ, чтобы выпить воды или справиться с душившими меня переживаниями. Я не видела ничего вокруг себя, только какие-то расплывчатые тени — царевич, не сводивший с меня глаз, распорядитель, зрители в зале. Я забыла обо всем, даже о Камене. Постепенно моя речь оживала — или это сама жизнь вливалась в мои слова? Передо мной возникали образы, ясные и четкие, исполненные злобы или радости, страха или удивления, отчаяния или гордости. Снова сидела я в пустыне рядом с Паари и кричала, чтобы боги услышали о моем крахе. Снова стояла я в темной каюте Гуи, слушая, как плещется Нил, и умирала от страха. Я вспомнила, как впервые увидала Харширу, когда наша ладья прибыла в Пи-Рамзес.

Потом я стала рассказывать о годах своей учебы, сначала под руководством Кахи, а потом самого Гуи, который готовил меня для гарема, постепенно направляя мое детское воображение в русло ненависти к царю и правительству, что в конечном итоге привело к попытке убийства Рамзеса. Я ничего не скрывала и не пыталась себя выгородить; я честно рассказывала о том, как натаскивали меня, словно охотничью собаку, как превратили в послушное орудие, ценный живой инструмент.

Я расплакалась только один раз, когда описывала, как получила от Гуи мышьяк, смешанный с массажным маслом, и передала его Хентмире, новой фаворитке царя. Я не пыталась сдерживать слезы. Они тоже были частью моего наказания, это публичное искупление вины, последнее действие, за которым должно было следовать исцеление. Я знала, что Хентмира, скорее всего, умрет. Тогда я уверяла себя, что судьба находится в ее собственных руках, будет она делать массаж фараону или нет, но сейчас я ненавидела себя за это. Тогда я не помнила себя от ненависти и страха, но потом, после долгих лет изгнания, стала глубоко сожалеть о своей жестокости, лишившей молодую женщину всяких надежд на исполнение ее мечтаний.

Я не стала рассказывать о своем аресте и приговоре. Это не имело отношения к преступлению. Судьи знали, что тогда лгали все — от самого Великого Прорицателя до последнего раба на кухне; я должна была умереть. Не стала я рассказывать и о своей сделке с царевичем, когда в обмен на милость отца он пообещал мне корону. Это было нашим с ним делом. Возможно, царевич даже забыл об этом. Наконец мой рассказ подошел к концу. Я поведала о заговоре все. Моя роль была сыграна.

Снова объявили перерыв, и мы снова вышли в сад. Я с удивлением увидела, что солнце уже клонилось к закату и вода в фонтане окрасилась в красный цвет. Было прохладно, в воздухе плавал аромат каких-то цветов. Внезапно я почувствовала сильнейший голод, поэтому плотно поела и выпила вина. Все было позади, почти все. Завтра я смогу начать новую жизнь.

Когда мы вернулись в тронный зал, там уже горели светильники. Наши слуги с опахалами ушли. Судьи с усталым видом заняли свои места. Обвиняемые также выглядели усталыми. Это был трудный день для всех. Только царевич и распорядитель казались совершенно бодрыми. Они о чем-то посовещались, после чего распорядитель подошел к своему столу и обратился к Камену:

— Царский сын Пентауру, известный как офицер Камен, встаньте и приступите к обвинениям.

Итак, теперь Камен, поклонившись царевичу и распорядителю, начал свой рассказ звучным и твердым голосом. Я внимательно слушала, как он рассказывал о нашей первой встрече, о том, как согласился помочь мне, еще не зная, что я его мать. Он рассказал, как отнес мой ящичек генералу Паису и как вскоре после этого был послан в Асват, чтобы якобы арестовать меня; как начали расти его подозрения в отношении человека, который плыл вместе с ним на юг. Потом рассказал, как убил наемника и закопал его в моей хижине.

«Это мой сын, — с гордостью и удивлением думала я. — Этот умный, способный, честный молодой человек — моя плоть и кровь. Кто мог бы подумать, что боги сделают мне такой подарок?» Как я была благодарна Мену, который сидел рядом с Каменом, опустив голову и внимательно слушая сына. Он был ему хорошим отцом, а Шесира — хорошей матерью, которая растила его разумно и строго, чего никогда бы не было, останься он в гареме. Камен научился полагаться только на самого себя, научился скромности и самодисциплине, которой мне самой до сих пор не хватало, и тогда я поняла, что, если бы его воспитывала я, молодая и эгоистичная девчонка, он не был бы таким.