Золотой дом - Салман Рушди

Затем пуштуны задумали устранить Лодку и Пушку, то есть Замзаму, и наняли для этой работы Мэнни, главного dacoit, то бишь бандита из Мадхья-Прадеша. Сложилось так, что у Лодки Саллу имелась подружка-танцовщица Чару, и однажды (дело было в начале восьмидесятых) он забрал ее из ее жилища в центральном Бомбее и повез на “фиате” в любовное гнездышко в Бандре. Однако у него на хвосте повисли Мэнни с пуштунами, они окружили “фиат” на бензоколонке, где Лодка Саллу остановился по пути. С искренней галантностью Мэнни и пуштуны попросили Чару выйти из машины и удалиться. После этого они выпустили в Лодку пять пуль и убедились, что он мертв. Они со всей поспешностью передислоцировались к штаб-квартире Замзамы на улице Пакмодиа, надеясь застать его врасплох прежде, чем до него дойдет весть о гибели брата, но здание основательно охранялось, и завязалась перестрелка. Замзама даже не был ранен. Вскоре вожди пуштунов были арестованы, им предъявили обвинение в убийстве Лодки. Во время слушаний стрелок “Компании-З”, наемный убийца, христианин по имени Дерек, ворвался в зал заседаний и расстрелял пуштунов из автомата. В итоге за восьмидесятые годы в затяжных гангстерских войнах погибли по меньшей мере полсотни из числа бойцов “Компании-З” и пуштунов, но в итоге афганскую банду удалось выдавить, а крестный отец Замзама утвердился на престоле. После смерти старшего брата Замзама принял решение отказаться от личной жизни. “Подружка, – это слабость, – услышал от него Нерон. – Семья – это слабость. Для других это хорошо. Но боссу непозволительно. Я – кот, который гуляет сам по себе”. Сам по себе – если не считать круглосуточной охраны из двенадцати человек, иными словами, тридцать шесть вооруженных мужчин работали на него, сменяясь через каждые восемь часов. И еще команда обученных уходить от слежки водителей, за рулем бронированных лимузинов-“мерседесов”, специалисты по “химчистке”, то есть умевшие проверять, не находится ли дорога под наблюдением (опять‑таки, по четыре водителя в смену, три смены в сутки). К тому же парадная дверь в его доме была из толстого стального листа, окна также пуленепробиваемые, с толстыми металлическими ставнями, в любое время дня и ночи на крыше дежурили тяжеловооруженные бойцы. Городом управлял человек, живший в клетке, сам для себя эту клетку построивший. Чтобы обеспечить себе неуязвимость, он использовал уязвимость других людей, их семей и имущества: все это послужило основой для его богатства и власти.

(Я не специалист в отрасли, ныне именуемой “Болливуд”, но она явно любит гангстерские фильмы и гангстеров своих любит. Бум этой киноиндустрии вполне можно отсчитывать от “Компании” Рам Гопала Вармы, “Перестрелки в Локандвале” Апурвы Лакхии или “Однажды в Мумбааи” и “Однажды в Мумбааи-2” Санджая Гупты. Лишняя буква “а” в слове “Мумбаи” – нумерологическое суеверие, новинка: люди то и дело добавляют или убирают гласные, чтобы сделать свои имена или, как в данном случае, названия своих фильмов более удачливыми и успешными: Шобхаа Де, Аджай Девгн, Мумбаай. Не стану и пытаться рассуждать об эффективности или неэффективности подобных коррекций.)

Наконец, “Айбак”, фильм о Кутб ад-Дине Айбаке, первом из царей-рабов, и о строительстве Кутб-Минара, дало всей отрасли понять, что новый крестный отец взялся за дело всерьез. Высокобюджетная историческая драма была главным проектом всей жизни одного из патриархов Болливуда, продюсера Карима, в ней участвовало трое из “шести парней и четырех девушек”, которых общественное мнение считало суперзвездами той эпохи. За две недели до начала основных съемок Карим получил письмо, извещавшее его, мусульманина, что затеваемый фильм наносит оскорбление исламу, ибо представляет нового правителя рабом. Проект следовало закрыть или же выплатить в качестве “извинения и выкупа права на съемки” крор[86] рупий старыми банкнотами, ни в коем случае не с последовательными номерами, представителю “Компании-З”, который явится в урочный час. Карим немедленно созвал пресс-конференцию и публично высмеял Замзаму Аланкара и его банду. “Эти пфилистеры воображают, что могут пфакать меня? – орал Карим, взрываясь на каждом звуке “ф”. – Они так невежественны, что знать не знают: имена этой династии, Мамлюк или Гулам, оба значат “раб”. Мы задаем новый стандарт в нашей отрасли, веху, живую иллюстрацию нашей истории. Банда придурков нас не остановит”.

Четыре дня спустя небольшая основательно вооруженная группа мужчин во главе с лейтенантами Замзамы Большой Головой и Короткими Пальцами вторглась на охраняемую площадку в Мехраули, где рядом с подлинным Кутб-Минаром возвели чрезвычайно сложные декорации фильма, и подожгла всю конструкцию. Фильм так и не был снят.

Вскоре после уничтожения декораций Карим стал жаловаться на острую боль в груди и умер – буквально от разбитого сердца. Врачи, вскрывшие тело, сказали, что этот орган буквально разорвался. С тех пор никто не смел смеяться на Замзамой Аланкаром.

Нерон. как и прежде, приглашал Замзаму на свои вечеринки, и актеры из топ-списка продолжали к нему приходить. Сам Замзама начал устраивать такие роскошные празднества, каких еще не видали, забрасывал в Дубай гостей целыми самолетами, и никто не отказывался. Так, наверное, было в пору высшего успеха Аль Капоне – темный гламур, соблазн опасности, ударяющий в голову коктейль соблазна и страха. О вечеринках Замзамы писали во всех газетах, звезды блистали там своей ночной красой. Полицейские сидели на попе ровно. Порой утром, после яркого праздничного фейерверка, в дверь продюсера, отсыпавшегося после излишнего веселья в роскошной каюте на яхте “Компании-З” – возможно, под боком у него лежала старлетка, настолько глупая, что даже не понимала: таким способом ей наверх не пробиться, – стучали и появлялся Большая Голова или Маленькие Ножки с контрактом, который продюсеру оставалось только подписать, уступив на самых невыгодных условиях все права на распространение очередного своего фильма за рубежом. Здоровенная пушка, поднесенная к виску, помогала ему принять решение, а поскольку дни галантности миновали, никто не предлагал голенькой старлетке привести себя в порядок и уйти. Снаружи вечеринка, внутри бизнес – так действовала “Компания-З”. Многим крупнейшим в Болливуде людям приходилось просить защиты у полиции, и никто не мог быть уверен, поможет ли это, ведь люди в форме тоже могли оказаться наемниками Замзамы, и оружие, предназначенное для охраны, могло обратиться не вовне, против непостижимого и опасного города, а на самого подзащитного. Закон? Закон закрывал на все это глаза. Разве что изредка вылавливали мелкую рыбку, бросали ее в тюрьму, чтобы успокоить публику. Большая рыба преспокойно плавала в этом море.

– Доченька, доченька! – восклицал Нерон. – Я был из худших среди них, потому что они никогда даже не пытались меня принуждать. Я добровольно работал с их деньгами, они были со мной щедры, и я принимал все это, таков путь нашего мира, думал я, и, может быть, он действительно таков, но этот мир – скверное место, надо бы искать мир получше, чем этот, который мы сотворили.

Он не стал жертвой рэкета и вымогательства, но, чтобы его подчинить, этого и не требовалось. Угрозы, покушения на убийства и состоявшиеся убийства тех лет напугали его до одури. Ему было что терять, и немало. У него была дорогая недвижимость, он занимался строительством по всему городу, имел жену, имел сыновей. Все слабости, которые Замзама высматривал в других, которыми пользовался. Людям из “Компании-З” не приходилось даже указывать на эти слабости, между гангстерами и Нероном сформировалась неназываемая вслух связь. Кем он для них стал? У них появлялось грязное белье, и он занимался стиркой. Он был их дхоби. Они его так и называли – Большая Голова, карлик, и Короткие Пальцы, оранжевоволосый, и Маленькие Ножки – ни у кого таких огромных ступней не было. “Эй, дхоби! – произносили они в трубку телефона. – Тут для тебя постирушка. Приезжай и забирай ее в гхат”. Он являлся по вызову, и они щелкали пальцами перед его носом: “Давай, отчищай, – командовали они. – Марш-марш”. Сам Замзама держался более уважительно, он называл Нерона его тогдашним настоящим именем, прибавлял почтительное – сахиб, джи, джанаб. Но и уважение было способом выразить презрение: “Ты принадлежишь мне с потрохами, засранец, и не забывай об этом”. А Нерону таких намеков и не требовалось. Он не был героем. Он не хотел терять ни родных, ни пальцы на ногах. Так что не было и малейшего шанса, что он забудет.