Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников

29-го октября вечер Русского Комитета: «Вечер сказа, песни и музыки». В субботу 5-го ноября – вечер в пользу лицея.

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 28 октября 1932, № 2705, с. 3.

Музыка

Приехал на днях из-под Тулузы знакомый мировой судья, уже много лет занимающийся сельским хозяйством. Ферма у него образцовая, дает солидный доход. И вот явился в гости ко мне, стал просить, чтобы показал ему Париж.

– Не подумайте ничего плохого, – застенчиво предупредил он. – Но мне, например, очень хотелось бы побывать в разных местах, где есть хорошая музыка. Как вы знаете, в молодости я на скрипке играл, музыка до сих пор для меня главное утешение. Но аппарат радио, который имеется у нас на ферме, не дает полного впечатления. Хочется послушать исполнителей о натюрель, так сказать, видеть живых людей, ощущать звуки без механического посредства микрофона и диффюзера.

– Ну что же, Владимир Петрович, – сказал я. – Давайте. Я тоже люблю музыку. Вот, в воскресенье, если угодно пойдем на симфонический концерт Паделу. Будут исполнять, кстати, Бородина «В степях центральной Азии». Арию из оперы «Рогнеда». «Гопак» Мусоргского…

– Гопак? – разочарованно пробормотал гость. – Нет, уж, знаете… Не стоит. Я по радиo четвертый год непрерывно гопака слушаю. То Тулуза дает, то ваш «Пост Паризьен», то Штутгардт… И «В степях центральной Азии» тоже приелось. Как поставлю аппарат на Лондон или Гильверсум, сейчас же центральная Азия и начинается. Я, конечно, обожаю нашу русскую музыку, что говорить. Но русской музыки у меня в деревне и так достаточно. Ежедневно «Щелкунчик» Чайковского, «Испанское Каприччио» Корсакова, песнь индейского гостя утром и вечером, смерть Бориса за обедом… Я бы, знаете, хотел что-нибудь такое иностранное, для отдыха. Восточное, например.

Расспросил я сведущих людей, где в Париже имеется восточная музыка, и повел вечером Владимира Петровича на бульвары. Оказалось, в одном ресторане играет великолепный персидский оркестр.

– Вот и хорошо, – радостно потирая руки, произнес Владимир Петрович, усевшись за столик. – Смотрите: национальные персидские костюмы… И шапочки. Вы только имейте в виду: за все плачу я.

Подали ужин. Вино. Рис с бараньим салом. Водку тоже, почему-то. А на эстраде музыканты под «ля» рояля тихо настраивают инструменты.

– «Очи черные, очи жгучие!», – выйдя вперед, запел, вдруг, красивый молодой перс. – «Как люблю я вас! Как боюсь я вас!»

– Это что же? – испуганно прошептал Владимир Петрович. – Почему, а?

– Не мешайте! Пейте…

Чарующая мелодия персидского романса захватила присутствовавших. Публика замерла. Молодой голос креп, звучно поднимался в горьких глиссандо вверх, мягко спускался вниз в бархатных нотах безнадежных упреков. И ясно чувствовалась знойность востока, вдохновенность строф Гафиза, мистика Зороастра, величие Хаджи Али Мохаммеда, основателя секты бабистов, увлеченного любовью к прекрасной Курет Эль Айн. Не его ли это песнь, страстного Али Мохаммеда, к возлюбленной Курет, полная тоски, надежды и разочарования перед казнью в Тавризе?

– Пойдемте куда-нибудь, – растерянно проговорил Владимир Петрович, расплачиваясь. – Вы говорили, есть здесь на бульварах венгерский оркестр?

– Да. Есть.

– Пойдем, в таком случае.

Мы вышли, сели в такси, сели за столик. Подали нам кое-какую закуску. Вино. Гуляш. Водку почему-то тоже.

– «Было двенадцать разбойников»… – звучно начал на эстраде бас-венгр в расписном костюме. – «Был Кудеяр атаман. Много разбойники пролили крови честных христиан!»

– Послушайте… – наклонившись ко мне, пробормотал Владимир Петрович. – Кажется, поблизости есть какой-то румынский оркестр?

– Да, есть. Только не торопитесь, успеем.

Мы досидели до конца, пока не окончилась венгерская национальная песня. Как красивы у венгров хоры! Мы сидели уже в румынском ресторане, а у меня в ушах еще стояли эти благоговейные звуки «Господу Богу помолимся». Как набожны венгры! Как умеют они со времен Атиллы художественно сочетать кровожадный разгул с христианской моралью!

– «Из-за острова на стрежень, на простор речной волны»… – послышалось из глубины румынского оркестра. – «Выплывают расписные Стеньки Разина челны»…

* * *

Окончилось наше ознакомление с музыкой различных наций печально. Спутник мой, разочаровавшись в персах, венграх и румынах, сам предложил ехать к русским балалаечникам. Тут, не то с горя, не то с радости, он напился, стал дирижировать… И, когда балалаечники принялись за «Данс Макабр» Сен Санса, с негодованием вскочил, начал громко кричать:

– Почему Сен Санс? Господи! С какой стати? Где мы находимся?

Конечно, пришлось беднягу усадить в такси и немедленно увезти домой.

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 31 октября 1932, № 2708, с. 3.

Преступление и наказание

Каждый раз, когда проходят праздники и подводятся итоги званых вечеров, у меня возникает одна и та же мысль:

Не написать ли трактата на тему о русских хозяевах и о русских гостях?

В самом деле. В нашей литературе уже имеются прекрасные исследования о различных группах и лицах, противоположных, так сказать, по своим настроениям. «Отцы и дети» Тургенева. «Волки и овцы» Островского. «Стрекоза и муравей» Крылова.

Но о хозяевах и гостях, как таковых, о лицах приглашающих, с одной стороны, и о лицах приглашенных, с другой – никакой монографии нет. Только один Д. Григорович пытался разрешить до некоторой степени этот проклятый вопрос в своей «Школе гостеприимства». Но попытка эта, как известно, не увенчалась успехом.

Гости по-прежнему ходят. Хозяева по-прежнему приглашают.

* * *

Что такое в наше время хозяин или хозяйка? Прежде всего, лица эти, по-моему, должны иметь какую-нибудь, хотя бы небольшую, но совершенно свободную от судебного пристава наличность. Хозяин без всяких средств – это нечто вроде гавани, в которой негде швартоваться. Хозяйка без заранее заготовленных продуктов – пустая схоластическая идея, лишенная какого-либо конкретного содержания.

Помимо материальных средств, каждый хозяин или хозяйка должны обладать также и беспримерным физическим здоровьем и до некоторой степени атлетическим телосложением. Слабосильный болезненного вида хозяин, не могущий натереть пола, вытащить пробку из бутылки, открыть коробку сардин и выпить с каждым новым гостем в отдельности, подобен Сизифу, бесплодно затеявшему тащить в гору камень. Хрупкая малокровная хозяйка, страдающая частыми головными болями, не имеющая возможности лично принести корзину с базара, вымыть за один день по пять раз дюжину тарелок, вычистить десять кастрюль, выдержать четыре часа угара в маленькой кухне во время печения пирогов, нарезать хлеб, подать, убрать, переменить, попотчевать – такая хозяйка уже не хозяйка, а клиническая личность. Напрасно загубленная жертва русского инстинкта общественности.

Наконец, как хозяин, так и хозяйка должны обладать совершенно особыми духовными качествами. Они не имеют права обижаться. Теряться. Волноваться. Удивляться. Огорчаться. Возмущаться. Просто, покорно, обязаны предоставить себя судьбе, закрыть глаза на покрытый пятнами пол, на разбитую фамильную чашку, на пролитое на скатерть вино, на окурки в варенье, на сломанную ножку стула… Не вздыхать, не смотреть грустно… И твердо помнить русское толкование притчи:

– Если у тебя есть два таланта, не зарывай их в землю, а сейчас же купи на два с половиной яств и немедленно созови публику.

* * *

Определить в наше время,