Потому и сидим (сборник) - Андрей Митрофанович Ренников

что такое гость, каковы его функции, какова внешность, внутренний мир, душевные качества – это задача уже более трудная, нежели определение хозяев. Гость может быть всякий: и хрупкий, и крепкий; и мрачный, и жизнерадостный; и состоятельный, и неимущий; и скромный, и дерзкий; и пассивный, и агрессивный, а иногда даже бывает и прогрессивный.

Пассивный гость обычно доставляет мало хлопот. Вымажет грязными ногами паркет, перевернет чашку с чаем, и замрет где-нибудь в углу до конца вечера. Его, по крайней мере, не слышно.

Агрессивный же гость паркетом или перевернутой чашкой не довольствуется. Прежде всего, поцеловав ручку хозяйке, он громогласно скажет:

– А что это у вас, Ирина Ивановна, синяки под глазами? Ну, и вид! Краше в гроб кладут, право!

А затем обратится к хозяину, пожмет руку и снисходительно прогремит:

– Ну, что? Продолжаете работать? Работайте, работайте. Только дрянная у вас организация, скажу откровенно. Ни одного умного человека нет!

Агрессивный гость занимает собою обычно первую половину вечера, пока не скажет всем присутствующим правды в глаза, и пока не вспомнит за глаза попутно, у кого сбежала жена, и кто на чей счет негласно живет. После того, как агрессивный уже выскажется, постепенно овладевает вниманием гость прогрессивный. Пассивный тихо сидит в углу. Агрессивный тоже смолк, удовлетворенно переживая все эффекты, произведенные на растерянных слушателей. А голос прогрессивного начинает тем временем крепнуть, развиваться вширь, вверх, вглубь соседних квартир… И, позволяя хозяину только изредка шевельнуть нижней губой, прогрессивный громит его часовой вдохновенной речью:

– Нет, скажите. Петр Николаевич: как можно до сих пор оставаться таким ретроградом, как вы? Нет, скажите: где ваше чутье? Нет, скажите: когда, наконец, прояснится ваше сознание?

Да, нужно обязательно написать трактат о русских хозяевах и о русских гостях. Подогреть обе эти группы особым трудом, в роде «Отцов и детей», в роде «Преступления и наказания».

Ведь, подумать только: не дай Бог, позаимствуют постепенно наши эмигранты образ жизни у несчастных французов, у которых ни хозяев, ни гостей в обычае нет. И что получится!

Никаких радостей.

Одна только тоска.

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 12 января 1933, № 2781, с. 3.

Благоразумная семья

Жуткий вечер провел вчера у Летягиных.

Зашел к ним на огонек электрического фонаря возле подъезда. Позвонил…

И сразу, когда открылась дверь, почуял что-то неладное.

Прежде всего, удивил Михаил Павлович. Обычно хмурый, апатичный, молчаливый… А теперь, вдруг, возбужден, суетлив. Глаза странно горят.

– Ура! – встретил он меня неестественно радостным кличем. – Браво! Очень хорошо! Катенька, посмотри, кто пришел. Ну, скидывайте свои доспехи, дружище. Поворачивайтесь! Эх, старина, старина!

Он фамильярно ударил меня по плечу, чего раньше никогда с ним не случалось; потянулся к воротнику, желая снять пальто, начал тянуть его вниз.

– Погодите… Осторожнее… Вы не так…

– Все равно… Так, не так, разберемся в России, – громко расхохотавшись, заметил он. – А где кашне? Валите его сюда. Катенька! Катя! Чего же молчишь?

– Уста мои молчат в немой тоске… – 3апела, выходя из двери столовой, Екатерина Сергеевна. – Мне верить хочется, что этих глаз сиянье… А! Здравствуйте. Очень рада. Сейчас выпьете чаю.

– Спасибо. Зашел на минутку проведать. Вашу ручку. Какие холода наступили, а? Ужас.

– O, да. «Вечер был, сверкали звезды, на дворе мороз трещал…» Вполне понятно. Идемте в столовую. А отчего до сих пор не заходили? «Сказав прости, удалились вы, сжимая руку мне»… И два месяца пропадали? Ни слуху, ни духу? Бабушка! Перестань плакать, наконец. Видишь, гость пришел. Варяжский гость…

Екатерина Сергеевна пропустила меня вперед, а сама, стоя сзади, странно запела басом:

«О скалы грозныя дробятся с ревом волны-ы-ы…»

Бабушка сидела в кресле у стола в каком-то забытьи. Глаза были полуоткрыты, на щеках играл необычайный румянец.

– Добрый вечер, Татьяна Степановна, – стараясь не высказывать своего удивления, произнес я. – Как себя чувствуете?

– Как себя… чувствуете… – бессвязно произнесла она. – Как себя чувствуете… Ха-ха! А что мне чувствовать? В Воздвиженке на два аршина снег выпал. А-а тут. Мороз есть, снега нет… Это жизнь?

– Ну, ну, опять вы!.. – пренебрежительно махнув рукой в сторону Татьяны Степановны, проговорил Михаил Павлович. – Что нам мороз, что нам два. Господа! Выпьем сейчас чайку, хватим, как следует, а затем, под граммофон потанцуем! Идет? Гран рон! Лэ кавалье авансе! Шерше во дам! Или знаете, что? Споем трио. «Сомненье» Глинки. Катюша, а? Или «На севере диком». А бабушка будет тоже участвовать, вместо пианино. Бабушка, верно? Катюша, давай его чашку, налью. А где Коля? Коля, пойди сюда, разбойник! Поздоровайся!

Из соседней комнаты, странно покачиваясь, вышел семилетний сын Екатерины Сергеевны. Обычно шаловливый, живой, он медленно подошел к столу, точно в трансе, бессмысленно раскрытыми глазами уставился на меня.

– Ты… тетя? – с идиотской улыбкой пробормотал он. – А почему волос нет?

– Ах, дурень, дурень. До чего дошел. Не узнает, а? – радостно всхлипнул Михаил Павлович. – Чего же ты стоишь? Шаркни ножкой, поганец. Живо!

– Я… я не могу… шаркнуть… Я забыл, как… шаркнуть…

– Забыл, как шаркнуть? Вы видите? Он забыл! – радостно обратился ко мне Михаил Павлович. – Ну, в таком случай, держись! Будем бороться! Засучивай рукава, Остап![287]

– Ай… Не хочу!

– Миша оставь! – поднимая сына с пола, со смехом проговорила Екатерина Сергеевна. – Ступай, Коля спать. Спи дитя, мое, усни… Сладкий сон к себе мани… Ну, господа! Ударим по чаю, а затем танцевать. Мама, хочешь научу фокс тротт? Увидишь, как просто… Ти-рам-рам-ла… Ти-ти-рим-па…

– Нет… Мне только с ромом… Побольше… – прошептала, придвигая свою чашку, Татьяна Степановна. – А затем к Яру. К цыганам…

Тревога моя сразу прошла, когда я, наконец, понял, в чем дело. Оказывается, Летягины уже около двух недель систематически предохраняют себя от гриппа ромом. Выпивают они обычно в вечер по бутылке. Михаил Павлович отыскал ром очень дешевый: 19 франков 50 сантимов за литр.

И, действительно, помогает. Могу засвидетельствовать. В доме кругом масса больных. В некоторых квартирах все поголовно лежат, приходится брать сиделок. Доктора целый день снуют по лестнице вверх, вниз.

А у Летягиных благополучно. Все как стеклышко. Каждый вечер смех, веселье, танцы, топот. И до поздней ночи громкое пенье Екатерины Сергеевны:

– Степью иду я унылой… нет ни цветочка вокруг…

«Возрождение», рубрика «Маленький фельетон», Париж, 29 января 1933, № 2798, с. 3.

Встреча

Приятно увидеть старого знакомого, которого не встречал со времен Новороссийска или оставления Крыма.

Сразу повеет какой-то свежестью.

Григория Алексеевича потерял я из вида уже с Ростова. Не знал даже, где он находится. И вот, поднимаюсь в воскресенье из подземелья метро на чистый воздух, выхожу на улицу – и вижу: стоит в толпе солидный, хорошо одетый господин, опирается на трость с серебряным набалдашником и внимательно следит, как у продавца механических игрушек по тротуару мышка взад и вперед бегает.

– Григорий Алексеевич, вы?

– Ба! Кого вижу!

Погода была хорошая. Мне и ему не нужно было никуда торопиться. И мы, оживленно беседуя, отправились гулять по бульвару.

– Эх, не узнаю я теперь