Море, поющее о вечности - Александр Герасимов

темную пещеру. Статуя богини за ее спиной более не подсвечивалась пламенем и скрылась во мраке, так ей приличествующем.

Оказавшись снаружи, Медея глубоко вдохнула свежий вечерний воздух. На ее одежде и руках были бурые пятна, волосы растрепались, босые ноги потемнели, но даже так она выглядела царственно. Что ж, купальня во дворце и свежая одежда вмиг вернут ей опрятный облик.

Жрица потушила факел и сделала вперед еще несколько шагов. Тотчас же от стены позади нее отделилась высокая фигура. Медея развернулась. Ее глаза угрожающе сверкнули, а рука коснулась складок платья.

— Чутье никогда тебя не подводит, девочка.

Царь Ээт подошел ближе. Увидев лицо отца, обрамленное черной бородой, Медея расслабилась и даже позволила себе вежливую улыбку. Однако теплоты в ней не было.

Правитель Фасиса был прекрасно сложен — эту черту он передал дочери, которая изяществом фигуры превосходила прочих колхидских женщин. Лицо Ээта, вытянутое и немного печальное, раньше срока покрылось сеткой легких морщин. Это был способный мужчина, сумевший к зрелым годам укрепить свою власть и неплохо управлявшийся с подчиненными ему землями. Однако перед дочерью он как будто терялся, хотя бывал при необходимости и весьма суровым.

К Медее он так и не сумел найти правильный подход. Не помогала ни жесткая рука, ни ласка. Будь Ээт уверен, что никто его не подслушает, признался бы в тайном страхе перед собственной дочерью. Еще девочкой Медея вела себя весьма странно, а когда выросла, разрыв между ней и обычными людьми превратился в пропасть. Ээт не мог представить, что однажды эта прекрасная хищница, в чьих глазах плескался сладкий яд, будет управлять всей Колхидой. Это было за гранью его воображения.

— Что-то не так, отец? Я удивлена, что ты тратишь время впустую на холоде, хотя мог бы заниматься более важными делами.

Даже речь его дочери заметно отличалась от привычного фасисского говора. Все дело было в манере Медеи произносить слова, слегка их растягивая. Ее голос был чуть ниже, чем у многих девушек, в нем звучала царственная снисходительность.

— Кажется, я предупреждал… — Ээт вздохнул, видя, как поднялись черные брови на лице Медеи. — …я просил тебя более не посещать святилище.

— Я служу богине, — девушка повернулась и махнула рукой в сторону пещеры, откуда только что вышла. — Когда она зовет меня, возможно ли противиться ее воле? Даже земной владыка должен склониться перед Гекатой.

— Мы уже говорили об этом, — ее отец нетерпеливо качнул головой. — Я осуждаю твой выбор богини для поклонения. Ты могла бы открыть свое сердце существам, которых почитают колхи с тех времен, как обосновались на этих землях… Остановилась бы на служении богам, которые приличествуют девушке из знатного рода! Но ты навещаешь святилище той, чье имя противно называть лишний раз, и участвуешь в таинствах, что претят разуму людей.

— Не страшно тебе произносить столь дерзкие слова прямо здесь? Что, если моя повелительница услышит?

По лицу Медеи скользнула усмешка. Неясно, чего в этом было больше: шутки или угрозы. Ээт предпочел не задумываться над этим.

— Страшно, — честно признался он. — Но я хочу, чтобы ты одумалась и перестала посещать это место. Однажды святилище порастет дикими травами, а камень разрушится…

— Люди могут позабыть многое, но не Гекату, — молодая жрица сказала это с бронзовой уверенностью в голосе. — И твой страх перед Триединой владычицей это доказывает. Человек никогда не забывает того, чего боится.

— Я знаю, какая ты непокорная. Но послушай меня наконец! Это куда более тяжкая ноша, чем кажется, — лицо царя омрачила тень. — Тебе не будут доступны прелести любви и дружеских привязанностей — никто не захочет связать свою судьбу с ненормальной жрицей!.. И что куда хуже, народ не примет такую правительницу.

— В первом ты можешь заблуждаться. А что до второго… это не так уж меня заботит.

Медея сделала несколько шагов в сторону, наклонилась и сорвала дикорастущий цветок. Казалось, что Ээт перестал ее интересовать. Девушка какое-то время молчала, а затем с прежним отрешенным выражением лица спросила, стоя спиной к отцу:

— Значит, быть последовательницей Гекаты — плохо?

— Ничего хорошего в этом нет. И я сотню раз говорил тебе…

— Не только говорил. Но и решил судьбу моих людей, которые ей поклонялись.

Ээт промолчал. Не дождавшись ответных слов, Медея продолжила:

— Тогда что такое хорошо?

Царь с трудом скрыл приступ раздражения:

— На свете есть много всего, что может считаться хорошим делом, девочка. Заниматься трудом, подчиняться установленным законам. Защищать свою землю. Растить детей и ухаживать за стариками. Поклоняться богам, что благоволят к смертным. Я не понимаю, зачем ты задаешь такие вопросы!

— Но у чужеземцев есть свои боги, которых они чтут не меньше нашего. Обитатели дальних царств соблюдают совсем другие законы. И немало на свете женщин, неспособных выносить ребенка, хоть они стараются быть достойными женами. Значит ли, что все эти люди плохие?

— Конечно, нет. Этого я не говорил, — царь поморщился, догадавшись, что дочь вела его к очередной ловушке. Так бывало уже не раз.

— Мы живем в мире, где существуют разные взгляды на вещи, ведь так? Те, кто этого не понимает, разжигают войны и устраивают преследования инакомыслящих. Разве мерзавцы в таком случае не они?..

С этими словами Медея повернулась к отцу. Вечерний сумрак окутал фигуру девушки. Казалось, будто ночь готовится укрыть юную жрицу своим покрывалом. Внезапно Ээт понял, что его зазнобило — несмотря на теплое время года, время было уже позднее.

— Ты просто не хочешь признать, что рассуждаешь, как они, действительно плохие люди. Какой смысл в речах о добродетели и защите, если ты не способен позволить даже собственной дочери каплю вольнодумия?

Колхидский властелин поджал губы, в его глазах мелькнул гнев. Медею это ничуть не напугало:

— Страшна не Геката, отец. Страшен лишь туман людских предрассудков у ее ног. Знаешь, тебе бы тоже не помешало иметь три головы и языка, как моей богине. Может, тогда ты станешь более убедительным?..

Ээт хлопнул ее по щеке, заставляя умолкнуть, — но как-то неловко, будто удерживая себя от настоящего удара. Он добился, чтобы девушка притихла, однако затем Медея провела языком по ушибленной губе и негромко засмеялась.

Царя передернуло. Он собирался что-то сказать, но не сумел перебороть себя. Лишь покачал головой и быстрым шагом направился прочь. Ему хотелось перейти на бег, чтобы оказаться как можно дальше от ненормальной, которую он взрастил под своим крылом.

В спину царю еще долго звучал негромкий, переливчатый смех юной жрицы.

Глава 16

Для Борма из мариандинов настали трудные, утомительные времена. Вчерашняя стычка с