Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник) - Георгий Вайнер

Я смотрел на него с заинтересованным отвращением. Все-таки старость – жуткая вещь! Мозги высыхают, медленно, подслеповато думают, а мгновенные подсознательные реакции глохнут. Хваленая мудрая осторожность опыта – просто трусливая неуверенность поглупевшего человека. Мозговая близорукость.

Кажется, мой мудрый друг Вениамин Яковлевич, у которого я столькому научился когда-то, на сегодня все свои ресурсы исчерпал. Прискорбно.

– Успокойтесь, Вениамин Яковлевич. Сегодня выступит по телевизору президент и заверит мир, что все в порядке. Как говорится, холера протекает нормально. Это даст нам на несколько дней передышку…

– И все? На несколько дней? – в ужасе переспросил Палей.

– Достаточно. И оставьте, пожалуйста, глобальные проблемы мне. Сообщите лучше, что с «Вест-Дойче банк»…

– Я говорил с утра с Кирхгофом и Фогелем. Они подтвердили переводы на антильские и ирландские оффшоры. Они прекрасные партнеры! Самые профессиональные, каких мне довелось встречать.

– Замечательно! – Я вылез из-за стола, подошел к Палею и сказал ему негромко и внятно: – Выведите от немцев все наши авуары, обнулите счета – до мелочи. Наши взаимоотношения с ними закончены. Навсегда…

Видимо, Палей тоже испугался забрызгать своими глазами мой костюм и полированный стол – закрыл очи, смежил веки от страха, судорожно вздохнул несколько раз и убедительно молвил:

– Как?! Как?!

Я вернулся на свое место и эпически сообщил ему:

– В детстве на этот вопрос мы отвечали – сядь да покак! Как-как! Обычно! Произведите рутинные транзакции и очистите наши счета в «Вест-Дойче банк». На их испуганные и возмущенные крики объясняйте про сложность финансовой обстановки в стране. Попытки связаться со мной пресеките на корню. Меня для них нет никогда…

– Но!.. Но!.. – стал возникать Палей, и мне пришлось его остановить:

– Замолчите! И делайте, что я сказал! Я не могу тратить время и объяснять вам тонкости предстоящих событий. Только помните – вы играете в домино, а я в шахматы…

– Хорошо, я все сделаю, – сказал Палей, и глаза его погасли, перестали быстро и жадно шарить, и что-то в нем неуловимо сломалось.

– И последний на сегодня вопрос… – Я протянул ему белую картонку, маленькую, в четвертушку листа. – Здесь список из девяти фамилий. Вы их всех знаете.

Палей посмотрел на картонку и как-то отчужденно, будто декламировал про себя, сказал:

– Министры… Лидеры партий…

– Да, это хорошие люди, они делали нам много доброго. И, даст Бог, еще сделают. Значит, вы их обзвоните по закрытой линии и от моего имени попросите забрать вклады из нашего банка. Незамедлительно. Через день-другой может быть постановление об остановке платежей… Вы поняли меня, Вениамин Яковлевич?

– Да, понял, – кивнул он устало.

– Приступайте. Список верните мне к вечеру. Естественно, я вас даже не предупреждаю – никому его не показывать, копий ни в коем случае не делать. Ясно?

– Ясно, – еще раз тяжело вздохнул Палей и спросил: – Будет ли с моей стороны лояльно – снять мои деньги со счетов?

– Снимите. Но сделайте это как-нибудь по-тихому, не надо сеять панику. У нас тут не «Титаник».

– Ну да, – усмехнулся Палей, – у нас крейсер «Варяг»!

– Не говорите мне об этом геройском утопленнике. Если на то пошло, у нас крейсер «Аврора»… За сто лет один хороший холостой залп – и ты в легенде. Так победим!

– Вашими устами – Богу в уши…

– Не проблема. Билл Хейнс уже тянет туда линию. Идите. И позовите ко мне Окунева.

– Он ждет в приемной.

И пока я доставал из сейфа дискету Кота, в кабинет, струясь и извиваясь, как морской змей, хромая и переваливаясь с боку на бок, втек Илья Оконефэфэ.

Конечно, безусловно и неоспоримо – это один из самых ценных моих кадров. Я гордился им всегда, как селекционер-полевод снопом кустистой пшеницы. Как тренер гордится выращенным чемпионом. Как наша Родина хвасталась балетом и спутником.

Это я его нашел. Собственно, не то чтобы он валялся где-то на помойке, в забросе и безвестности, – нет, конечно! О нем знали многие, но только я сумел его таланты правильно приспособить.

Когда-то давно колченогий мальчик-гений-урод Илюша Окунев вместе с родителями отбыл в эмиграцию на свою историческую родину. Но по пути его папаня сбился немного с дороги, что-то там перепутал в маршрутах, и они оказались не в пустынных отрогах Иудейских гор, а на довольно многолюдных равнинах южного Бруклина, именуемого в просторечии Брайтон-Бич.

В том кошмарном Крыжополе, где они жили до эмиграции, папа Окунев занимал ответственную должность заведующего мастерской по ремонту обуви. Поэтому он был спокоен за будущее их семьи – скоро мальчик подрастет, они вдвоем сядут в палаточку на углу Кони-Айленд авеню и будут на ходу подметки рвать и прибивать. Бизнес, конечно, не миллионный, а все равно на мацу со шпиком хватит.

Но Илюша не оправдал радужных надежд родителя. Он даже не доучился в школе. Там ведь для американских детей – здоровенных веселых ленивых придурков – двенадцатилетняя программа обучения. Наверное, чтобы не сильно напрягали мозги, не вредили самочувствию и не мешали развитию священного американского «прайвеси».

В девятом классе, непонятно каким образом, Илюша пришел в выпускной класс и написал со всеми вместе итоговую экзаменационную работу. Сто шестьдесят вопросов с оценкой по десятибалльной системе каждый.

Работу и Илюшу показывали по телевизору. По зачетным коэффициентам он получил 1600 очков. Из 1600 возможных. Такого никогда не было. Мол, это возможно только теоретически, а практически – еще никто не пробовал.

Илюшу мгновенно пригласили в Гарвардский университет. Папа Окунев мгновенно послал их подальше. Папа, нормальный местечковый поц, был человек ответственный вообще, а за судьбу сына в особенности, – он не мог легкомысленно променять гарантированный бизнес холодного сапожника на углу Кони-Айленда, прямо напротив «Дайм-банка», на довольно неопределенное и сомнительное будущее гарвардского ученого.

Илюша в этих разборках не участвовал. Примостив удобнее больную ногу, он думал. О цифрах и уравнениях второго порядка.

Доброхоты-знакомые совестили отца и объясняли, что обучение в Гарварде, куда Илюшу пригласили забесплатно, обходится нормальным родителям в сто двадцать тысяч долларов. Папаня усмехался, гордый своей вековой местечковой мудростью:

– Кто их видел, эти тысячи? Пусть они мне дадут хотя бы половину сюда, на кешеню! – и хлопал себя по обвислым карманам на тощих ляжках.

Потом Илюша сел на метро и поехал в Манхэттен, а вечером позвонил отцу по телефону и сказал, что остается жить в кампусе Купер-Юнион, в котором он завтра начинает учиться.

Отец запузырился, заорал, забился, а Илюша кротко сказал: