Брак по расчету. Златокудрая Эльза - Евгения Марлитт

Какой контраст представляли собой лицо этой госпожи и ангельское личико Елены, которая сегодня еще больше напоминала Елизавете водяную лилию благодаря отражавшемуся на нем какому-то особенному состоянию! Ее глаза сверкали счастливым блеском, на губах играла прелестная улыбка всякий раз, когда она брала в руки букет, который Гольфельд, войдя в дом, вручил ей. Он сидел около нее и иногда принимал участие в разговоре. Когда он начинал говорить, все присутствующие умолкали и с видимым интересом слушали, хотя он вовсе не отличался красноречием и, как показалось Елизавете, не высказывал каких-либо оригинальных мыслей.

Это был красивый молодой человек лет двадцати четырех. Правильные черты его лица, имевшего очень спокойное выражение, говорили о твердости характера, но тот, кто внимательно присматривался к его глазам, изменял свое мнение. Эти глаза были довольно красивы, но никогда они не сияли блеском, говорящем об уме и неординарности человека, даже когда он не произносит ни одного слова, и не наполнялись мягким светом, указывающим на глубокую натуру.

Однако только немногие делали подобные выводы, так как о Гольфельде почему-то сложилось мнение, что это — оригинал, молчаливость которого свидетельствует о большой глубине его ума. Дамы в Линдгофе, очевидно, разделяли этот взгляд, что было особенно заметно по дочери госпожи фон Лер, которая всякий раз, как только Гольфельд открывал рот, вся обращалась во внимание, точно речь шла об ангельском откровении. Но, как оказалось, и она была не прочь блеснуть своим красноречием.

— Вас, вероятно, тоже восхитила прекрасная проповедь, которой услаждал нас в праздники учитель Меренг? — спросила она, обращаясь к Елизавете.

— Очень сожалею, но я не слышала ее.

— Так вы совсем не ходите в церковь?

— Ну как же! Я с родителями была в церкви в Линдгофе.

— Та-ак!.. — произнесла баронесса Лессен, первый раз поворачиваясь лицом к Елизавете. — Там, в Линдгофе, наверное, проповедь была очень назидательной?

— О да, — спокойно ответила Елизавета, хладнокровно выдерживая насмешливый взгляд баронессы. — На меня произвели сильное впечатление простые, но вместе с тем трогательные слова пастора, который, впрочем, проповедовал не в церкви, а на открытом воздухе, под дубами. Перед началом богослужения выяснилось, что маленькая церковь не могла вместить всех собравшихся, и тотчас же был сооружен алтарь под открытым небом, как уже происходило не один раз.

— Да, это, к сожалению, известно, — перебил ее учитель Меренг, который очень мало говорил до сих пор и довольствовался тем, что любезно улыбался или кивал, выслушивая сообщения госпожи фон Лер. Теперь же он покраснел до корней волос и насмешливо обратился к баронессе: — Как далеко зашло, уважаемая баронесса! Старые боги опять спустились в священные рощи друидов приносить им жертвы под дубами.

— При всем своем пылком воображении я не могла представить себе, что присутствую на языческом жертвоприношении, — возразила Елизавета. Она улыбнулась, а затем тепло и сердечно продолжила: — В то чудное праздничное утро, когда мощные звуки органа лились через открытые окна и двери церкви и голос почтенного старого пастора так проникновенно звучал среди свежей зелени, я чувствовала то же, что и в тот день, когда впервые вступила в храм Божий.

— Вы, кажется, обладаете замечательной памятью, — заметила госпожа Лер. — Разрешите спросить, сколько вам было тогда лет?

— Одиннадцать.

— Одиннадцать? О, да неужели это возможно?! — с ужасом воскликнула старушка. — Неужели христиане могли допустить подобное? Мои дети уже с малых лет посещали дом Божий, вы должны засвидетельствовать это, милейший доктор!

— Совершенно верно, — серьезно ответил тот. — Я прекрасно помню, что обострение крупа, вследствие чего вы имели несчастье потерять вашего сына, было вызвано посещением холодной церкви.

Елизавета с испугом взглянула на своего соседа. Доктор до этого момента не принимал участия в разговоре и ограничивался тем, что изредка вставлял едкие замечания, причем баронесса всякий раз посылала ему укоризненный взгляд. Вступив в разговор, Елизавета перестала обращать на него внимание, как и другие, чьи взоры были направлены на «нечестивую язычницу». Никто не заметил, что доктор чуть не умирал со смеху, слушая ответы своей молодой соседки и видя, какое впечатление она производит на окружающих.

Последние слова доктора показались Елизавете жестокими. Но он, вероятно, хорошо изучил своих собеседников, потому что госпожа Лер отреагировала на них совершенно спокойно и сладким голосом произнесла:

— Да, Господь взял к себе моего малютку. Он был слишком хорош для этого мира. Так значит, в течение первых одиннадцати лет Царствие Божие было закрыто для вас? — снова обратилась она к Елизавете.

— Только его храм! Я уже с малых лет знала священную историю. Мой отец придерживается того взгляда, что маленьким детям не следует ходить в церковь, так как их юные души не в состоянии постичь ее высокого значения и дети скучают во время проповеди, которую при всем желании не могут понять, а из-за этого у них развивается пренебрежительное отношение к религии. Моему маленькому брату семь лет, а он еще ни разу не был в церкви.

— О, счастливый отец, имеющий возможность придерживаться подобных взглядов! — воскликнул доктор.

— Ну, а что же мешает вам подобным образом воспитывать своих детей? — ехидно спросила баронесса.

— Этого я не могу объяснить вам двумя-тремя фразами, многоуважаемая баронесса. У меня шестеро детей, и я недостаточно богат, чтобы взять для них учителя. Моя профессия не позволяет мне самому учить их, так что я вынужден посылать их в школу, которая предусматривает и посещение церкви учениками. Я, например, совершенно не одобряю самостоятельного чтения детьми Библии. Дети предпочитают развлечение серьезному поучению и склонны интересоваться именно тем, чего им не следует знать, а потому часто вместо того, чтобы найти текст последней проповеди, обращают внимание на разные заковыристые выражения и затем обращаются к матери за разъяснениями. Умная мать сумеет выйти из затруднительной ситуации, но иногда бывает вынуждена запретить произношение этих слов во избежание нежелательных последствий… Вспомните-ка, к примеру, «Песнь Песней». Таким образом в детской душе зарождаются первые сомнения, которым неокрепшее сознание никак не может противостоять.

Баронесса нетерпеливо поднялась. На ее бледных щеках вспыхнули два ярких красных пятна. Для всех, кто ее хорошо знал, это служило признаком сильного гнева. Елена, не принимавшая участия в разговоре, тотчас же встала и, взяв кузину под руку, подошла с ней к окну, спросив при этом, не доставит ли ей удовольствие послушать музыку. Баронесса кивком выразила свое согласие, главным образом потому, что не смогла опровергнуть доводы доктора. Все заметили ее негодование, и теперь она должна была погасить свое возмущение вопиющими нападками доктора на ее христианское рвение: ведь она сама раздавала детям Библии.

Баронесса удалилась в оконную нишу и стала смотреть на парк, где появлялись первые тени спускающейся на землю ночи. Взгляд ее был холодным и даже жестоким, около губ появилась глубокая складка — признак сильнейшей досады, не исчезнувшей даже при звуках баллады «Лесной царь» Шуберта, мастерски сыгранной двумя девушками в четыре руки, но не вызвавшей отклика в ее душе. Когда замолкли последние аккорды, обе музыкантши встали. Доктор, напряженно слушавший все время, подошел к ним, его глаза блестели, и он с восхищением поблагодарил их за доставленное удовольствие, которого, по его словам, не испытывал уже много лет. При этих словах лицо барышни Лер побагровело, а мамаша бросила на несчастного ядовитый взгляд: ее дочь прошлой зимой несколько раз выступала в Л. на благотворительных концертах, где присутствовал и доктор. Однако тот, казалось, вовсе не замечал грозы, собравшейся над его головой, и завел пространный разговор о творчестве Шуберта, проявив при этом глубокую образованность в области музыки и тонкое чутье. Вдруг раздался резкий громкий аккорд. Беседовавшие испуганно обернулись: учитель сидел у рояля, высоко подняв голову, и тут же взял второй аккорд. Он заиграл красивый хорал, однако ужасное исполнение было мучительным для слуха собравшихся. К ужасу Елизаветы, учитель еще запел отвратительным гнусавым голосом. Это было уже чересчур. Доктор схватился за шляпу и раскланялся с Еленой и баронессой — последняя отвернулась к окну и сделала пренебрежительный прощальный жест рукой. По лицу доктора проскользнуло выражение, свидетельствующее о том, что он с юмором воспринял ситуацию. Он серьезно пожал руку Елизавете, поклонился дамам и вышел из комнаты.