Дурная кровь - Даха Тараторина

— Придётся убивать, — заключил он, хмуро оценивая упёртость приближающихся марионеток. Как те мертвяки, ведомые одним голодом, охотники шли на них с единой целью — исполнить приказ хозяйки. И тут уж деваться некуда.

Ранн, Ламард, Шито, Невраско, Кин и многие другие, с кем он делил пищу и кров, — все они стояли здесь. Но за ним сидели обездвиженные Дарая и Нита, Лана, Калая, толстушка Лись, прокусившая ему плечо в прошлом году. Как выбрать между плохим и неправильным? Пойти с мечом на друзей, отрезать семью, как плесневелый край с куска хлеба? Или оставить без помощи напуганных девчонок, Таллу оставить, отдать кровожадной лгунье?!

В этой битве не найти места ни чести, ни благородству. Хорошо, что у Верда давно их нет. Наверное…

Крик остановил его тогда, когда наёмник уже готовился, набрав воздуха в последний раз, нырнуть в темноту. Когда, плечом к плечу со старым другом, он шёл на новых. Убивать и умирать.

— Стойте! — Талла с трудом пролезла между мужчинами и повторила, почти приказывая: — Стойте, сказала!

Явно не одна Кара заметила, как похоже на неё распорядилась молодая колдунья. Хозяйка польщённо зарделась и ради такого дела придержала псов:

— Ты чего-то хотела, доченька?

— Я хотела, чтобы ты… — Талла кинула на защитников вопросительный взгляд, наморщила лоб, вспоминая, — как там? О, пошла лесом! Я хотела, чтобы ты шла лесом, мама! Но я предлагаю обмен.

Кара небрежно оперлась о спинку стула толстушки Лись, которая тут же попыталась съёжиться и, как только возможно в её случае, уменьшиться.

— Очень интересно, — кивнула хозяйка, поигрывая плетями магии, — продолжай.

— Я займу своё место. Добровольно, — дурная жестом остановила друзей, бросившихся не то героически прикрыть её, не то прибить, чтоб не болтала ерунды.

Кара подбодрила:

— Та-а-а-ак?

— А ты отпустишь… — Верд отметил, с каким усилием девчонка проглотила «отпустишь всех». Ясно, что на такой торг Кара не пойдёт. — Отпустишь Санни и Верда. Они не нужны тебе больше, так? Ничем не помогут и ничем не помешают. Поэтому, если ты и правда любишь меня так сильно, как говоришь, сделай подарок: отпусти их. И я соглашусь на всё, что прикажешь. Добровольно.

Помедлив, Талла опустилась на одно колено. На второе.

— Дурная, чтоб тебя! Задницу надеру!

— Помолчи, Верд. Когда ты пытался самоубиться, я не мешала.

— Это ты-то не мешала?!!

— Талла, вразуми тебя Богиня, кончай дурить!

Она смотрела на ехидно изогнутые губы матери, но видела кого-то совсем другого. И говорила тоже с ним:

— Вы хорошие. Честное слово, очень хорошие. Оба. И я ценю, как вы оберегали меня, как защищали. Но я не ребёнок, с которого вечно нужно сдувать пылинки. Я взрослая. И вправе сама принимать решения. Научитесь доверять мне. Пожалуйста, Верд, — она всхлипнула, борясь с испугом, но тут же вытерлась рукавом, шмыгнула потёкшим носом. Обернулась, ловя взгляд мужчины: — Позволь на этот раз мне принять решение. Хотя бы этот единственный раз. Я куда сильнее, чем ты думаешь.

— О, я знаю это, доченька! — Кара с готовностью распахнула объятия, тем не менее, не бросая паутину. — Иди сюда, милая!

Талла всё смотрела не него, точно прося разрешения, умоляя и доказывая, пытаясь сказать что-то ещё, на что всё никак не хватало духу… у них обоих.

И Верд опустил меч. Едва заметно кивнул, принимая, что хрупкая, нежная девчонка, по крайней мере, имеет право на выбор. И ей действительно давно стоило бы начать доверять.

Сантория она всё-таки обняла. Порывисто, смущённо, не умея найти места суетливым рукам. А к наёмнику потянулась, но так и не смогла заставить себя попрощаться.

Пошла. Послушно, уверенно. В этом своём проклятом белоснежном платье-саване, бледная, лёгкая… сильная. Верд скрипел зубами и с трудом сдерживался, чтобы не броситься следом, не прижать, не проглотить, лишь бы не досталась поганой паучихе! Но он доверял ей и стоял на месте. Стоял сам и крепко держал за плечо Санни, мелко подрагивающего и тоже порывающегося помчаться на защиту дурной девки.

— Садись, доченька. Устраивайся, милая! — Кара заботливо стряхнула с сидушки не существующую пыль. — Я сделаю всё быстро, всё скоро закончится! Всё будет хорошо! — колдунья обняла щёки дочери ладонями, полюбовалась и, прерывисто вздохнув, коснулась губами лба. — Я очень постараюсь, чтобы всё было хорошо. Честно-честно!

— Я тоже… — тихо ответила дурная.

Кара вышла на середину зала, бегло проверила, всё ли и все ли на местах, недовольно покачала головой:

— Вот не хотела я тратить силы ещё и на это… Ну да шварги с вами! Хей! — охотники одновременно развернулись к хозяйке. — Этих двух — держать. Чтобы не вмешались. А то знаю я вас… Никакой веры людям!

В зале не было окон, так что снег сгустился из самого воздуха. Завис, не решаясь ни упасть, ни взмыть вверх, и закружился метелью. Потемнело, точно зимней ночью, ветром, которому неоткуда взяться, задуло светильники под потолком, остался лишь мертвенный синий магический свет от стелющейся по полу паутины, от каждой снежинки, маленькой лампадой, звёздочкой сияющей во мраке. Нити разрослись вьюнком, как живые, поползли к ногам колдуний, жилами соединяя в единое создание Кару и её дочерей.

Заплакала от боли и ужаса Нита, с ненавистью завыла Дарая. Талла стиснула зубы: она выполняла обещание, терпела и принимала участь добровольно, заставляя мать втайне гордиться дочерью. Кара не стала связывать дурную. Не то сил не хватило, не то правда позволяла умереть с достоинством… Да не всё ли равно? Синий светящийся вьюнок и без кандалов соединял их нерушимой связью, забирался под кожу и пульсировал, глотая, вытягивая магию из колдуний, как по притокам реки, относя её паучихе с побелевшими, светящимися глазами.

Он обещал. Обещал, обещал… Проклятье! Верд кинулся к любимой, чтобы оборвать проклятую паутину, шевелящуюся под её кожей.

— Верд! — Талла покачала головой. Сильная, взрослая…

Санни вцепился в наёмника, едва не напоровшегося на мечи окруживших их воинов:

— Дай ей это сделать.

Проклятье! Как же тяжело, как неправильно взваливать на хрупкие плечи такую ношу! И плевать, что дурная сама вызвалась! Он яростно вцепился в собственные волосы, потянул в стороны, выдирая с корнем. Смотрел на неё, не мог отвести взгляда, как заворожённый. Будто впервые увидел простоволосую босую девчонку, бесстрашно распахнувшую дверь попавшему в метель усталому путнику. И, как прибитый, не мог сойти с места. Синие глаза-озёра сковали его, лишили воли, и безволие это стало таким желанным, таким спасительным… Лишь бы не отворачивалась, лишь бы смотрела на него вечно, лишь бы не потухало синее пламя в глубине этих озёр. Пламя, способное прогнать зиму и заставить талые ручьи растопить самый твёрдый, слежавшийся, старый лёд.

Единое существо, чистейший сгусток колдовства, по венам которого от напуганных девушек к сумасшедшей паучихе текла жизнь.