Великий любовник. Юность Понтия Пилата - Юрий Вяземский

(3) Едва новоиспеченный Цезарь покинул Рим, как сразу было объявлено о свадьбе его племянника (теперь сына) Германика с младшей дочерью Юлии Агриппиной — как будто нельзя было либо ускорить свадьбу, либо немного задержать отъезд Тиберия, дабы он мог присутствовать на бракосочетании. Германику в ту пору было девятнадцать лет, Агриппине должно было исполниться восемнадцать. Пара, надо сказать, во многих отношениях достойная. Германик давно уже выказывал черты характера, которые позволяли возлагать на него надежды, в свое время возлагаемые на родного отца его, Друза Нерона — победительного полководца и любимца солдат. Агриппина же, казалось, всё взяла от отца, прославленного Марка Агриппы: решительность, прямодушие, сообразительность, любовь к Августу и почтительность к Ливии; и даже в чертах лица ее, в походке, в резких движениях рук так много было от Агриппы, что ничего не напоминало о матери, печально известной Юлии.

Таким образом, еще одна звезда взошла на римском небосклоне или еще один актер выступил на имперскую сцену — Германик, родной внук Ливии, женатый на родной внучке Августа.

(4) У Юлии, дочери Августа, как мы помним, была еще одна дочь — Юлия Младшая. Эту Юлию на следующий год после высылки матери выдали замуж за Луция Эмилия Павла, сына цензора и члена одной из самых знаменитых римских фамилий — того самого Павла, который вместе с Пелигном учился в школе Латрона и Фуска и долгое время был его другом (см., например, 5, VIII, 7, VII, 9, VI). Когда теперь ему стали сватать внучку Августа, Павлу Эмилию шел сорок второй год, а Юлии Младшей было всего лишь шестнадцать. Но эта разница в возрасте жениха не смутила, а Августа с Ливией как будто бы привлекла: вручить старшую дочь развратной и сосланной матери взрослому и солидному человеку — чем не решение одной из семейных проблем. Мнения же самой невесты, насколько известно, никто не спросил. Да и, как говорили, у Юлии Младшей, в отличие от ее сестры Агриппины, никогда не было собственного мнения; во всяком случае она его никогда не высказывала, всецело подчиняясь тому, кто ей занимался. Короче, спешно выдали замуж. И в следующем году Эмилия Павла сделали претором. А еще через два года — консулом.

Так вот, в консульство Атея Капитона, после отъезда Тиберия и брака Германика и Агриппины, однажды ночью в Белом доме, возле спальни Августа, был схвачен какой-то харчевник из иллирийского войска. На поясе у него был нож, и этим ножом, как он тут же поведал, он собирался зарезать Отца Отечества. С какой целью? Он не ответил. И лишь когда его стали пытать, признался: хотел отомстить за Юлию Старшую, которой всегда был поклонником. Его продолжали допрашивать, применяя всё более действенные средства. И от допроса к допросу, от пытки к пытке постепенно вырисовывалась всё более четкая и зловещая картина…Некоторые историки, впрочем, утверждают, что пыткой от харчевника ни слова не добились, а всю эту картину за него нарисовали те, кто его допрашивал.

Картина такая: существовал заговор. Во главе его стояли два человека: Корнелий Цинна, внучатый племянник Помпея Великого, и Луций Эмилий Павел, муж Юлии Младшей. Цинна хотел отомстить Августу якобы за обоих Помпеев, Гнея и Секста-пирата. Павел же показал на следствии следующее: я, дескать, развелся с прежней женой и женился на Юлии Младшей, дабы занять высшее место в имперской иерархии. Но в моих расчетах меня обманули. Да, после смерти Луция Цезаря меня сделали консулом, однако по истечении срока не дали ни одной из доходных провинций. После гибели Гая Цезаря, которой я обнадежился, Август не меня выдвинул вперед, а назвал своими сыновьями придурковатого Постума и низкородного Тиберия. Жена моя, Юлия Младшая, судя по всему, бесплодна и не способна родить своему деду правнука, через которого я мог бы возвыситься. Теперь вот Германика женили на Агриппине, меня с моей женой отодвинув уже не на второй, не на третий, а на четвертый план. Зачем я, спрашивается, женился? Задав себе подобный вопрос, я решил действовать. Я сговорился с Цинной, и тот привлек к нашему делу одного из бывших адептов Юлии Старшей, харчевника из Восьмого легиона. Мне за солидный куш удалось подкупить одного из охранников принцепса, германца Балдура, который пропустил убийцу в палатинский дворец. На что мы рассчитывали? На то, что после смерти Отца Отечества, в отсутствие Тиберия и великого удаления германских легионов, мы приведем к власти в Риме Агриппу Постума, вернем с Пандатерии народную любимицу Юлию Старшую; я, Луций Эмилий Павел, ее зять и муж ее старшей дочери, от имени полусумасшедшего и ни к чему не пригодного мальчишки приведу к присяге иллирийские, испанские, африканские легионы и отберу у Тиберия германские контингенты. Всё так бы и было, если б злосчастный харчевник не замешкался и не попался.

Так якобы показал на следствии муж Юлии Младшей. Но на процессе в сенате Луций Эмилий Павел и Корнелий Цинна были обвинены лишь в покушении на принцепса; а что они собирались предпринять после убийства Августа, если бы оно им удалось — об этом не говорилось ни в обвинении, ни в свидетельских показаниях, ни тем более в защитных речах.

Павел и Цинна были приговорены к смерти и в тот же день казнены. Харчевник еще до суда умер в тюрьме, не перенеся третьей пытки. Сообщники заговорщиков — их было выявлено около десяти, из разных слоев — все они были высланы в разные места в соответствии с тяжестью их преступления.

Был выслан из Рима и Постум, хотя имя его, как только что было сказано, в судебном процессе не фигурировало. Народу было объявлено, что Август ссылает его в Соррент «за низкий и жестокий нрав».

Юлия Младшая тоже исчезла из Рима, без всякого объявления и объяснения, и никто не знал в точности, куда ее отправили; разные места назывались, но все — недальние и удобные для проживания. Болтали, что Август сам допросил внучку и, не найдя за ней никакой вины, сказал: «Ты теперь вдова и в трауре. Поживи-ка в уединении, чтобы никто не мешал твоему горю». «Траур» для Юлии Младшей, однако, продлился не год, а целых два года.

И уж совсем неожиданно Отец Отечества распорядился в отношении Юлии Старшей: ей было разрешено перебраться со своего безотрадного островка в небольшую крепость Регий напротив Сицилии; ей стали давать вино, смягчили условия содержания. В народ были пущены слухи (так Вардий выразился), что милостивый Август стал постепенно прощать свою ссыльную дочь и скоро, возможно, вернет ее в Рим, на радость сограждан. Однако в Регии Юлию Старшую стерегли не менее строго, чем на Пандатерии; из гражданских лиц компанию ей составляла по-прежнему лишь Скрибония, ее мать, а из Рима ее навещали: один раз — Фабий Максим, два раза жена его Марция и три раза — Луций Элий Сеян, сын префекта претория Сея Страбона. Сеяну в ту пору было около тридцати лет.

Таковы были события в консульство Капитона, в семьсот пятьдесят восьмом году от основания Рима.

(5) А в следующем году, в консульство Марка Лепида и Луция Аррунция, вспыхнуло восстание в Паннонии и Далмации. Восставшие устроили избиение римлян, напали на Македонию, угрожали Италии. Мятеж с каждым днем разрастался, и Рим оказался вовлеченным в войну у самых своих ворот. Командование войсками Август предоставил Тиберию. К нему на следующий год, в консульство Силиана Нервы и Луция Нония Аспрената, прибыл с италийскими новобранцами Германик. Тяжелой и изнурительной была война, ибо мятежники избегали регулярных сражений, предпочитая им засады, набеги и отдельные столкновения в местностях, им хорошо известных, а для римских солдат незнакомых. Тиберий в этих баталиях в очередной раз подтвердил свою славу полководца, проявил осторожную предприимчивость и умение управлять огромной армией, как говорят военные, «со многими театрами». Юный Германик, его племянник и пасынок, впервые блеснул тогда своим бесстрашием, своей поразительной способностью вдохновлять и вести за собой центурионов и легионеров. Германику было тогда чуть более двадцати лет, Тиберию — без малого пятьдесят.