Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

из особо доверенных секретарей последовательно двух сановников, графа С. Окума и маркиза Х. Ито, которые в разные годы возглавляли японский кабинет. Благодаря всему этому, французу нередко удавалось в подробностях узнавать о том, как тот или иной вопрос обсуждался и был решен на заседаниях гэнро и в ходе других совещаний у микадо.

Вопреки информации западноевропейских и японских газет, бодрым заявлениям токийского кабинета внутри страны и его представителей за рубежом, донесения французского журналиста свидетельствовали, что маньчжурская авантюра была для Японии непосильна. Военные расходы (по оценкам Бале – около миллиона иен в день) вызывали огромное напряжение ее банковской и финансовой системы и угрожали развалить хозяйственную жизнь страны. Благодаря постоянным и все увеличивавшимся поборам и налогам население оказалось поставлено на грань нищеты. В июле Бале совершил поездку вглубь Японии и везде отметил «начинающееся общее разорение». «Мелкая торговля, – сообщал он, – уже почти не существует. Даже в больших городах целые торговые улицы опустели, лавки закрыты, жители выселились в деревни. Крупные предприятия также одно за другим прекращают деятельность вследствие прекращения кредита в банках. Последние, кроме “Дайичи” и “Иокогама Специе Банка”, работающих для правительства, все в критическом положении»[934]; «производство на бумагопрядильных фабриках Киото сократилось наполовину; поденная плата рабочим вместо прежних 40 сен – 20 сен; более 5 тысяч школьных учителей уволены [в] видах сокращения расходов»[935]. «Все производства, кроме шелка, чая и очистки риса, прекратились, – читаем в его донесении от 14 августа. – Городское население особенно бедствует; множество самоубийств»[936]. «Среди низших классов населения, – сообщал он 4 сентября, – … выражается решимость приносить все требуемые жертвы, но всякий энтузиазм исчез. Народ желает конца войны, какого бы ни было».

«Поступление налогов происходит с крайними затруднениями. Множество людей бедного класса отказываются платить, скрываются, пассивно дают описывать свое имущество, – писал Бале в середине ноября. – В одном Токио недоимки составляют уже 15 млн иен. Нищета принимает угрожающие размеры. Число пустующих домов в городах с каждым днем увеличивается»; «в некоторых местностях сельские жители демонстративно отказываются жать рис, ссылаясь на то, что весь урожай все равно будет отобран под видом новых налогов. Начались частые случаи дезертирства среди новобранцев и вновь призываемых чинов резерва»[937]. К концу 1904 г. ситуация с недоимками обострилась еще больше: «Новые налоги, особенно на соль, на пассажирское движение по железным дорогам и на ввоз зерна повсеместно вызывают ропот и сильную оппозицию в народе и в печати. Полиция принимает строгие меры, несколько газет закрыто, конфисковано. Город Токио разделен на небольшие участки, особые сборщики недоимок по каждому участку ежедневно обходят все дома, отбирают малейшие поступления. Тем не менее общий размер недоимок растет, для Токио уже достиг 20 млн [иен]. В других больших городах подобное же положение».

Особое недовольство рядовых японцев вызывали нескончаемые мобилизации – уже в начале июля 1904 г. под ружье были поставлены мужчины в возрасте до 42-х лет, в ноябре были призваны «все чины запаса и резерва, проживавшие в Калифорнии, Мексике, Южной Америке и на Сандвичевых островах»[938], а к концу этого месяца – и более старшие возрастные группы. Посетив в конце июля казармы 3-й дивизии в Нагоя, Бале констатировал «присутствие там от 3-х до 4-х тысяч новобранцев из категории не подлежащих призыву, ныне призванных [в]виду исключительных обстоятельств». «В офицерах крайний недостаток, – описывал он увиденное. – … Такие же исключительные призывы произведены в прочих дивизиях … По признанию самих японцев, общее количество выбывших из строя в действующих в Маньчжурии японских войсках составляло к концу июля не менее 25 тысяч». Новые наборы едва покрывали все увеличивавшиеся военные потери: «последний призыв запасных и территориальных, – писал Бале в начале декабря 1904 г., – с трудом дал 20 000 [резервистов], большинство в возрасте [от] 43-х до 45 лет».

Протест населения и новобранцев принимал самые разнообразные формы – от дезертирства и «злоумышленных» крушений воинских поездов (в июне 1904 г. такие крушения произошли на линии Кобе – Хиросима и дважды – на дороге Нагасаки – Модзи, в июле – на линиях Нагасаки – Симоносеки и Хиросима – Симоносеки и т.д.) до бандитизма: «Повсюду в Японии, не исключая Токио, начались усиленные грабежи вооруженными шайками», – сообщал Бале 17 октября 1904 г.[939]

На протяжении лета 1904 г. внутриполитическая обстановка в Стране Восходящего Солнца также постепенно накалялась; дальнейшая затяжка войны заставляла токийский кабинет конструировать различные гипотетические комбинации как в финансовой, так и внешнеполитической сферах. «Правительство ожидает взятия Артура и результата предполагаемого решительного сражения у Ляо-яна, чтобы сделать новую попытку заключить крупный внешний заем, без которого финансовое положение должно оказаться критическим, – информировал Павлова Бале 29 июля. – Имеющие связи с правительством японские экономисты начали высказывать взгляд, что в случае, если и после падения Артура и поражения армии генерала Куропаткина Россия решит продолжить войну, то для Японии останется последнее средство – втянуть в войну Китай, вызвать этим вмешательство иностранных держав в видах прекращения военных действий»[940]. «Начинается сильная агитация с целью свержения нынешнего кабинета, – читаем в его донесении от 18 ноября. – Обе главные политические партии – Сейюкай и Симпото совместно действуют [в] этом направлении»[941]. «Безусловно критическое положение японских финансов, растущее в народе недовольство, возбуждение против правительства и даже близкая опасность серьезных внутренних беспорядков, – подводил итог руководитель “шанхайской агентуры”, – подтверждается сведениями, полученными мною из нескольких хорошо осведомленных источников»[942]. О том, что «настроение токийского правительства самое угнетенное», французский поверенный в делах в Сеуле виконт де Фонтенэ, который посетил Японию проездом в Европу, сообщил в Шанхай еще в августе 1904 г.

Естественно, что в таких условиях в Японии все чаще стали подумывать о выходе из войны – первый мирный зондаж через своего посла в Лондоне виконта Т. Хаяси Токио предпринял уже в июле 1904 г. (были сделаны неофициальные авансы Витте, пребывавшему в Берлине); тогда же руководитель внешнеполитического ведомства Японии Комура направил своему премьер-министру меморандум на этот счет, а в августе 1904 г. возможные условия мира были обсуждены на заседании всего кабинета министров[943]. Суть будущих претензий Японии в российском МИД узнали от руководителя «шанхайской агентуры» в марте 1905 г. «Один из влиятельных чинов японского Министерства иностранных дел, – сообщал Павлов, – в беседе с Б[але] 3 марта [1905 г.] высказал следующее: “Японское правительство крайне изумлено, что Россия еще не просит мира. Но японцы рассчитывают, что давление, которое должно быть оказываемо на Россию французскими и германскими финансистами, вынудит ее заключить [мир] в самом ближайшем будущем”. Относительно предполагаемых условий мира то же лицо высказалось, что среди членов японского правительства существуют два мнения: одни настаивают на необходимости потребовать крупное военное вознаграждение, воздержавшись от территориальных уступок; другие выставляют непременным условием уступку Японии Сахалина, признание за Японией