Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море - Дмитрий Борисович Павлов

ими», – запрашивал Павлов по его просьбе Новокиевское в сентябре 1904 г. «Ученики здоровы, работают усердно для императора и отечества, – также шифром отвечал Бирюков. – При мне Хан и Кан, О-оун-сек в Пуриенге, Ы-юн в Пукчене, Хьен в Новокиевском, Ку в Тенгшенге. … Я был в Сенгжине и обратно. Еду в отряд генерала Бернова в Пикченг»[958].

Антияпонское партизанское движение в Корее продолжалось по крайней мере до поздней осени 1905 г., число понесенных при этом японцами потерь уже к весне 1905 г. приблизилось к двум тысячам. В конце сентября поверенный Коджона в Петербурге Чин-пом-и уверял русских министров, что «руссофильская партия» в Корее «организована на прочных началах», причем «деятельность ее распространяется на все пространство между Сеулом и провинцией Хам-Хынг»[959]; «население, повинующееся указаниям это партии, – утверждал корейский посланник, ссылаясь на полученные с родины сведения, – во всякое время готово доставить русским войскам требуемые сведения относительно количества и расположения японцев»[960]. Подавление этого партизанского движения потребовало привлечения регулярной армии и сопровождалось массовыми казнями как инсургентов, так и вообще всех заподозренных в шпионаже в пользу России. «Японские военные власти распоряжаются в Корее крайне сурово, – писал Павлов в Петербург в сентябре 1904 г., – недавно казнили несколько десятков корейцев, обвиненных в шпионстве для русских. Множество арестовано по тому же обвинению»[961]. О казнях русских шпионов в Корее по приговорам военно-полевых судов в октябре 1904 г. сообщала и японская печать[962].

Подвергая себя смертельному риску, юные корейские «ученики» совершали многомесячные разведывательные рейды по Корее вплоть до окончания русско-японской войны. Добытую информацию они по-прежнему передавали Бирюкову, но если почему-либо оказывались в Китае, – российскому военному представителю («первому военному агенту») полковнику Огородникову. «Прибыли корейцы, – телеграфировал тот в штаб Маньчжурской армии 16 (29) июля 1905 г. – сообщают… [что в] Антунг прибыли 7 июня батальон [в] 500 солдат 21 полка из Кумамото, 12 июня 5 рот артиллерии до 1300 человек, 12 орудий, калибр 8 дюймов с Формозы, 14 июня 400 [человек] кавалерии 18 полка из Кунушумара, прошли Фынхуанчен далее якобы [в] Мукден. … Другой кореец 18 мая был [в] Чинампо… далее 21 мая Пеньян… прибыл [в] Гензан 28 мая… Перед отъездом корейца были [в] Ионхыне 800, Хамхыне 8000, Пукчионе 4000, Матхиолионе 3000, Кионсионе 300 [японских солдат]. Эти войска прибыли из Гензана в январе, кроме того, [в] марте прибыли войска из Японии через Хонуион, прошли Хамхын, но всего от Гензана до Пукчиона 20 000 [солдат], кроме того японских рабочих 10 000»[963].

Помимо Матвея Кима и его соратников о состоянии и деятельности японских оккупационных войск в Корее «шанхайскую агентуру» информировали ее тайные агенты-западноевропейцы – военные, дипломаты, журналисты, коммерсанты, бизнесмены, путешественники и миссионеры, которые по тем или иным причинам оставались на полуострове и после его оккупации Японией, в первую очередь – французы. Еще в апреле 1904 г., сделав на пути из Порт-Артура в Шанхай остановку в Тяньцзине, Павлов выслушал доклад полковника Огородникова об организованном им наблюдении за западным побережьем Кореи с моря. Эту задачу выполнял французский коммерсант Вернон, крейсируя на небольшом (250-тонном) 12-узловом пароходе, команду которого составляли европейцы, китайцы и корейцы[964]. Добытые таким образом сведения полковник телеграфировал в Петербург и в штабы командующего и наместника. Все последующее относительно Кореи руководителю «шанхайской агентуры» пришлось организовывать уже самостоятельно.

Канонерская лодка «Керсэн» (“Kersaint”), стационер французской миссии в Сеуле, дважды в месяц наведывалась в Шанхай, каждый раз привозя Павлову письма от хорошо ему знакомых по прежней службе французских дипломатов – поверенного в делах виконта де Фонтенэ, вице-консула в Чемульпо Берто и других. 1 июля 1904 г. на пути в Европу де Фонтенэ сам заехал в Шанхай и, встретившись с Павловым, рассказал ему о последних сеульских событиях. Кроме того, он ознакомил руководителя «шанхайской агентуры» с текстом очередного личного послания Коджона Николаю II, которое тот вручил ему во время прощальной аудиенции с просьбой передать в Петербург. Вновь указав на притеснения со стороны японцев, корейский император в заключение письма подчеркнул: «Твердо надеюсь, что милостивыми заботами Вашего величества и под великодушным покровительством России счастье и благоденствие Кореи будут обеспечены и существующие дружеские отношения между обоими нашими государствами еще более укрепятся»[965].

Незадолго до приезда в Шанхай де Фонтенэ русский камергер возобновил отношения с директором железной дороги Сеул – Ыйджу французcким инженером Г. Лефевром (G. Lefevre). В дальнейшем Лефевр снабжал его важными сведениями о состоянии японского экспедиционного корпуса на полуострове, ходе строительства в Корее новых железнодорожных веток, портовых и прибрежных укреплений, расположении и наполнении японских воинских складов. Несколько корейцев, переодетых японцами, докладывал Павлов главнокомандующему в январе 1905 г., сделали попытку поджечь японские провиантские склады в Чемульпо, «но были схвачены японцами и немедленно казнены»[966]. Еще один француз, Лапорт, начальник корейской таможни того же порта (Чемульпо), информировал русского камергера о ходе японских морских поставок на полуостров; ценные сведения о текущих событиях в Корее поступали и от других секретных сотрудников «шанхайской агентуры» – французов Мартеля и Шаффанжона, советника корейского двора бельгийца А. Делькуана (А. Delcoigne), немца Больяна. В начале 1905 г. Жан Бале, ненадолго наведавшись из Японии в Корею, познакомился с руководителем дипломатической канцелярии генерала барона Хасегава Йосимити, командующего японскими оккупационными войсками, и сумел в общих чертах выяснить у него и офицеров его штаба «военную программу» Японии в Корее. В изложении французского журналиста ближайшие планы Хасегава выглядели следующим образом: «Под командою этого генерала окончательно будут состоять три сводные дивизии; район его ведения – весь Корейский полуостров и правый берег Ялу до перевала Мо-тен-лин; сосредоточение главных сил – на побережье от Гензана до Сондзына и в нескольких укрепленных пунктах по линии Гензан-Пиньян. До выяснения положения у Мукдена и результатов прихода Балтийского флота характер действий Хасегава будет исключительно оборонительный»[967].

Не прошли мимо внимания «шанхайской агентуры» и переброски Японией многочисленных воинских контингентов в Корею в январе – феврале, а затем в апреле 1905 г., как и последующие прибытия сюда менее значительных пополнений. При этом широко и, по выражению Бале, «преднамеренно» распространявшиеся японцами слухи о том, что вновь прибывшие сюда войска предназначены для наступления на русский Дальний Восток, с самого начала были расценены как дезинформация. «Лично Бале относится к сказанному плану кампании на Владивосток скептически, – докладывал Павлов, – и высказывает убеждение, что к осуществлению его во всяком случае не будет приступлено, если японцам не удастся достигнуть решительного успеха над нашей армией под Мукденом»[968].

Среди официальных представителей России за пределами Китая и Кореи самым деятельным сотрудником «шанхайской агентуры» стал консул в Гонконге 38-летний московский дворянин Константин Федорович Бологовский. В 1890 г., как в свое время и сам Павлов, он окончил Морской корпус, несколько лет служил мичманом на Черноморском и Балтийском флотах и участвовал