Место для нас - Хэрриет Эванс

Конечно же, ей хотелось есть. Дэвид не работал, он ничего не мог принести в дом. Жили на подачки от соседей и тети Джем и на то, что могла дать социальная служба. Им еще повезло, что досталась хоть такая квартирка. Тысячам семей вообще было негде жить, их подселяли в квартиры к другим людям. Впрочем, Дэвид и не прочь был бы поселиться рядом с кем-нибудь, потому что тогда отец не смог бы колотить своих детей.

Но только тогда, когда их отец несколько раз назвал Кэсси «Эмили», Дэвид осознал, какая опасность угрожает его сестренке. Если бы мать не убила бомба, наверняка очень скоро ее убил бы отец. А теперь он убьет кого-то из них – Дэвид это знал точно.

– Ты что же это всюду нос свой суешь? Шастаешь, как пронырливый маленький воришка?!

Отец схватил Дэвида за руку, рванул к себе и ударил об стену, после чего поволок за собой к их квартире. Пронзительная, жгучая боль в плече заставила Дэвида вскрикнуть. Отец швырнул его в дверной проем, переступил порог и захлопнул дверь. Он стал пьяно оглядываться по сторонам, а Дэвид, лежа на полу, смотрел на него в упор.

Отец был светловолосым и высоким. До войны люди про него говорили, что он похож на киноактера. Теперь он обрюзг, физиономия от пьянки стала красная, зубы почти все выпали, губы то и дело кривились в безобразной гримасе, а налитые кровью глаза всегда были открыты, и он постоянно стрелял ими по сторонам, ожидая беды.

– Эмили где?

– Кэсси, отец.

Отполз назад и поднялся. Плечо и шея у него горели, будто после ожога. Первая мысль пришла в голову такая: «По крайней мере, рисую я не плечом».

– Не Эмили. Кэсси. Твоя дочка.

Том Дулан шагнул к Дэвиду и ударил его кулаком в лицо. Дэвид откачнулся. Отец продолжал надвигаться.

– Она ушла. И не вернется, – сказал Дэвид. – Ее забрала полиция. Сказали: если станешь ее искать, они тебя арестуют.

И он плюнул отцу в лицо.

– Кэсси устроят в семью, где ее будут любить и заботиться о ней, как она того заслуживает. А такого отца, как ты, она не заслуживает. Даже Гитлер не заслуживает такого отца, как ты.

Сердце Дэвида билось так громко, что он боялся, как бы не треснула грудная клетка.

«Ну вот и все. Мне конец. Прощай, мир».

– Маленькое ты дерьмо, – процедил сквозь беззубые челюсти Том Дулан, схватил сына за шею и, толкнув к батарее в углу комнаты, прижал к горячему железу. Дэвид кричал и кричал, и звал на помощь, а отец колотил его головой о батарею, цепко держа пальцами ниже затылка. А ведь всего несколько минут назад там лежала рука Джем, нежная и любящая.

– Никто от меня не уйдет! И никто на меня руку не поднимет, слышишь, ты? Слышишь ты, гребаный слюнтяй?

Дэвид извивался, как безумный, пытался вырваться из рук отца, отбиться от его ног. Но отец держал его надежно. И когда Том Дулан сжал его шею с такой силой, что Дэвид уже и слова не мог вымолвить, он уставился на физиономию отца, в его налитые кровью глаза, и снова плюнул в него, и продолжал брыкаться. Глубинное, первобытное чувство подсказывало, что надо сражаться с отцом, пока тот его не убил. Дэвид уже ничего не видел перед собой и не мог толком соображать, но все же он отбивался и лягался из последних сил. И вдруг отец его отпустил, и Дэвид сполз на пол вдоль стенки, став тяжелым, словно якорная цепь.

Отец пнул его ногой в живот и плюхнулся в кресло.

– Я тебя скоро пришибу. Тебе это даром не пройдет, слышишь меня?

Дэвид сидел неподвижно, он только дышал и думал о Кэсси и Джем. О том, как за ними закрылась дверь черного хода, и о том, где они теперь. Наверное, уже сидят рядом в автобусе и едут на северо-восток. Тетя Джем приведет Кэсси к себе в дом, в новый красивый дом, о котором всегда мечтал Дэвид. Он там ни разу не бывал, но ему нравилось рисовать этот дом. Плитки на дорожке, ведущей к парадной двери, витражные стекла в окне и дверной молоток в виде совы – он видел такой на одном из богатых домов на их улице, и этот молоток ему очень понравился. Может быть, возле стены дома там даже растет жимолость. Дверь откроет дядя Сид, и он не будет ругаться и сердито смотреть, и его взгляд не скажет: «Что тут делают эти отродья Эмили?»; обычно он именно так на них смотрел. Нет, он улыбнется и скажет: «Здравствуй, Кэсси! Что это ты тут делаешь, солнышко мое?»

А Джем ответит: «Она будет у нас жить. Пойдем, малышка, я тебя покормлю».

И они войдут в дом, и повесят пальто на вешалку, и войдут в кухню, а в кухне будет стоять раздвижной стол – Дэвид видел такие столы, они специально раздвигались, когда приходили гости, – например, Дэвид. Может быть, он придет на Рождество. Дэвид нарисовал рождественское застолье, которое увидел через окно в том самом доме, где на двери висел молоток в виде совы, на Торнхилл-сквер. Дэвиду нравились совы.

В тот день он стоял и смотрел через окно на гостиную в том доме, и сжимал верхний край изгороди с такой силой, что потом у него ладони пропитались рыжей ржавчиной. С потолка свисали яркие бумажные цепи, а на стуле стояла маленькая девочка и пела для себя рождественские песни. Она радостно прыгала на стуле, и ей нравилось все – и этот дом, и этот день. Дэвид точно знал, что она чувствует.

Он стоял и смотрел в окно, и тут вошел мужчина с рождественским пудингом, и все, кто сидел за столом, захлопали в ладоши. А Дэвида, прижавшегося к стеклу, никто не замечал.

У Джем и Сида обязательно будет рождественский пудинг. И красивая гостиная с мягкими диванами и стульями, чтобы сидеть и весь день напролет читать книжки. И еще у них будет приемник. Кэсси любит слушать радио.

И все это – для его сестренки, которая теперь в безопасности в доме у других людей.

Дэвид зажмурился, притворился мертвым и стал ждать, когда заснет отец. Тогда он сможет выйти из дома и еще немного порисовать. И если повезет, сегодня он останется в живых.

Май 2013

– Угощайся имбирной коврижкой, – предложила Марта.

Люси взяла кусок коврижки и опустила глаза, чтобы увидеть картинку, которая открывалась на тарелке всякий раз, когда кто-то брал с нее кусочек. Отправляя квадратик коврижки в рот, Люси прищурилась, чтобы разглядеть знакомое изображение трех китайцев, шагающих через крошечный узорчатый мостик. Ничто в мире не могло сравниться с имбирной коврижкой Марты – рассыпчатой, пряной, пропитанной густым сладким ароматом. Сегодняшняя немного залежалась, но все равно была вкусной.

– Проголодалась, Люс? – спросил отец, едва заметно улыбаясь.

– М-м-м, – отозвалась Люси и сказала то, что, как ей казалось, хочет услышать бабушка: – Просто восторг. Лучше не бывает, бабуля.

Марта кивнула.

– Рада слышать.

Она сидела напротив кухонного окна, смотрела вдаль и вертела в пальцах бирку для маркировки проводов.

Атрибуты дома, некогда очаровательные, теперь были готовы его поглотить. Пиалы с монетками тех лет, когда еще не ввели евро, обрывки бумаги, щелкунчики, оставшиеся с Рождества, рассыпанные по буфету деревянные прищепки. Кружка с отбитой ручкой одиноко стояла посередине стола, покрытая тонким слоем пыли.