Правитель страны Даурия - Богдан Сушинский

– «Я готов принять на себя ответственность за всю деятельность Российского фашистского союза и всех прочих фашистских организаций. Готов предстать перед любым судом. Готов умереть, если нужно»… Хм, храбрится, – по ходу прокомментировал атаман. – Хотя на самом деле труслив. Из страха и пыжится, в соболях-алмазах. Ну да, читаем дальше: «Если советской власти это надо – меня можно убить по приговору суда или без всякого суда. Но в интересах Родины и революции я прошу Великого Сталина и Верховный Совет СССР об издании гуманнейшего акта амнистии всем российским эмигрантам». А кто тебя просил клянчить от нашего имени, гнида?! – вскипел атаман.

– Не спорю, читать подобное – невыносимо. Для любого самурая это послание может служить примером нравственного падения, до чего ни один японский воин снизойти не должен. Тем не менее наберитесь мужества: еще несколько строк.

– «Смерть вне Родины и без Родины, – последовал его совету атаман, – сама жизнь без Родины или работа против Родины, теперь уже кажется нам адом. Мы хотим умереть по приказу Родины или в любом месте делать для Родины любую работу, выполнять любое задание…»[86].

Не дойдя до конца, атаман хотел было скомкать бумагу, однако Имоти с бойцовской реакцией перехватил его руку и вернул черновик себе.

– И что вы намерены предпринять? – с такой удрученностью поинтересовался Семёнов, словно автором этой позорной эпистолы являлся он сам.

– В отношении полковника Родзаевского? Ничего. Понимаю, черновой текст, наверняка, отличается от окончательного варианта, но тем не менее это письмо стоит публикации в большинстве русских эмигрантских изданий. Неизвестно, решится ли кто-либо из руководства НКВД вручить это послание своему вождю, и тогда получится, что труды Родзаевского пропадут зря. Мы же позаботимся, чтобы они нашли своего читателя. Не исключено: издание его совпадет по времени с извещением о смертном приговоре, вынесенном автору в застенках Лубянки. Вот будет урок для всех, кто еще питает иллюзии относительно примирения с кремлевскими коммунистами – наглядная и достаточно жестокая мораль! Однако прибыл я к вам вовсе не в связи с «любовным» посланием полковника Родзаевского своему новому вождю и учителю.

– Тогда в связи с чем же?

– Я договорился с командованием контрразведки нашей морской эскадры. Завтра вам будет предоставлен катер, который доставит вас вместе с семьей на восточное побережье Желтого моря, а точнее – в Южную Корею[87].

– Но там почти нет наших эмигрантов, нет ветеранов…

– Правильно, белых русских на корейских берегах вы вряд ли найдете. От генеральского мундира тоже придется отказаться. Уже хотя бы в целях конспирации. Зато там вы найдете свое спасение и очень влиятельных людей, готовых взять вас под свое покровительство. В Южной Корее коммунистическое влияние достаточно слабо. Главное, продержаться пять-шесть месяцев после поражения Японии Затем, надеюсь, вчерашние союзники – красные, с одной стороны, и американцы с англичанами, с другой, – основательно перегрызутся между собой, и международная ситуация резко изменится.

– Аллюрно мыслишь, подполковник. Именно так всё и произойдет, в соболях алмазах.

– Эвакуацию вашу проведем максимально скрытно, чтобы не докучать своей возней обитателям соседней дачи, из которой за вами ведется теперь каждодневная слежка. Катер станет ожидать завтра вечером, в одной из ближайших бухточек. К девяти вечера к дому подъедут две легковые машины. Количество вещей – минимальное.

– Это понятно, – проворчал атаман, вспомнив о содержимом своего любимого, «секретного» кабинета, перевезённом сюда из его харбинского предшественника.

– К тому времени наши люди распустят слух о том, что вас увозят в Японию. Когда Советы потребуют вашей выдачи, у японских властей будут все основания высказать свое крайнее удивление этим и заявить, что в пределах империи атамана Семёнова нет. А требовать вашей выдачи у южнокорейских властей будет бессмысленно. К тому же вы будете находиться там на одной из горных вилл под чужой фамилией.

– Мне нужно подумать.

– Здесь не над чем думать, господин генерал, – отрезал Имоти. – И незачем. Тем более что со своим командованием все вопросы я уже согласовал.

– И все же мне нужно основательно подумать, – настоял на своём атаман. – Ведь решается не только моя судьба, но и детей.

На какое-то время Имоти глубоко задумался, затем произнес:

– Хорошо, в таком случае я позвоню вам завтра, ровно в семнадцать ноль-ноль. И спрошу, готов ли текст телеграммы, которую вы собираетесь послать в Сан-Франциско. Если последует ответ: «Текст готов», мои машины прибывают за вами, если же будет сказано: «Текст не готов», их не будет. Но в таком случае мы снимаем с себя всякую дальнейшую ответственность за происходящее.

– Жестоко, но справедливо, – признал атаман.

– Советую собирать вещи, не дожидаясь моего звонка.

Имоти хотел сказать еще что-то, но в эту минуту радист прокричал:

– Господин подполковник, господин подполковник! Срочное сообщение из штаба армии! Вас просят подойти к рации!

Имоти несколькими прыжками преодолел пространство, отделявшее его от автомобиля, и взял из рук сержанта наушники. Атаман инстинктивно подался вслед за ним. По тому, как постепенно лицо подполковника превращалось в белую маску, он понял, что произошло что-то чрезвычайное.

– Хотите сказать, что император объявил о прекращении боевых действий? – поинтересовался атаман, наблюдая, как Имоти медленно опускается на подножку авто.

– Нет, – едва заметно покачал головой офицер, судорожно хватаясь за кинжал, висевший на поясе.

– А вот это всегда успеется, – атаман предупредил порыв самурая, заподозрив неладное и силой перехватив его руку. И тут же возбужденно проговорил: – Неужели полная капитуляции?

– Американцы только что сбросили еще одну атомную бомбу, – незнакомым голосом, трудно выговорил Имоти. – Города Нагасаки больше не существует. Как и Хиросимы. Ни городов, ни их жителей. Генеральный штаб и императорский двор охвачены ужасом.

Атаман снял фуражку и, запрокинув голову, чтобы видны были небеса, набожно перекрестился.

– Значит, они не продержатся и недели, – угрюмо констатировал он, все еще держа фуражку на изгибе руки. – Теперь только один путь – немедленная и безоговорочная капитуляция, как того требуют союзники.