Беглый огонь - Петр Катериничев

– А ты парняга не из пужливых. И наглый, как веник. Да, знать, не такой шустрый. – Ухмыльнулся недобро: – Я тя попарю, потом. Покуда я с тобой мирно беседую, а припрет, по-иному калякать станем. И закалка для того есть, и умение. А уж если ко мне вдохно-вение прикандыбает, так пожалеешь, что на свет народился.

– Чего? Опыт имеется? Ты вроде как возрастом не вышел, чтобы у Лаврентия практику проходить.

– Я, парниша, четыре годика, с шестьдесят четвертого по шестьдесят восьмой, в аккурат во дружественном нам тогда Вьетнаме практиковался, у наших союзников-обезьянок такие мудреные штучки перенял, о каких костоломы Лаврентия и слыхом не слыхивали, зашлись бы, падлы, от зависти. Наши косоглазые союзнички были мастера допросы чинить. Понятное дело, антураж не тот, ни тебе змейку или рыбицу кусючую запустить в задницу, ни паучка путного, мохнатенького, чтобы глазик выел… Но тебя, паря, заломаю искренне и со вкусом, уж исхитрюсь подручными средствами, – дедок обозрел вялым взглядом столярку, – не обессудь. Так что ты, змеев выползок, круторогого парнишу из себя не строй, хером выйдет.

Дедок замолк, не спеша вынул папироску, размял, продул мундштук, отстучал о тыльную сторону ладони, легонечко скомкал, чиркнул спичкой, присмаливая. Потянуло хорошим табачком. Игнатьич папироски определенно мастерил сам, закупая «Беломор» лишь для гильзочек, а уж наполнял их смесью, в которой уж определенно и полузабытая «Герцеговина Флор» чудилась, и английский трубочный табачок, и чуть сладковатым «Золотым руном» шибало, слегонца, для колориту.

Хм… Дедок Игнатьич не махру убойную пользует, толк в табачке знает, а ежели так, чего ж он из себя прос-торечивого увальня-старпера строит, в речи – сплошные «надысь» да «вечор» скачут хороводом… По нашим скорбным делам объявился волкодав-надомник? Или – проще все?

Дедок решил тем временем: клиент дозрел. Досмолил сложносочиненную цигарку, аккуратно положил папиросный окурок в керамическую пепельничку, произнес тихонько:

– Я, друг ситный, ночами сплю совсем мало: возраст, воспоминания. Да и обида на жизнь нет-нет да и куснет. Мои шестьдесят два и не годы вроде еще, того хочется, этого… Женился я дважды, да чтой-то мне бабы дебелые попадались, оттого ни детишек, ни хором каменных. Седины хоть отбавляй, а ни красы, ни состояния. А девку какую за попку подержать порой ох как потягивает… Да и коньячком скуку залить, не все ж «сучком» пробавляться. С девками ноне оно и просто, если деньги хрустят. А вот их как раз и нету: всю жизнь на службе Отечеству, и что? На все про все – пенсион в четыре сотни да полторы – за службу ночным горшком.

– То-то ты самосад ядреный палишь, болезный… – съязвил я. – Аж слезу шибает.

– А ты не умничай сильно, не в том ты положении, чтобы умничать. Приметливый? Вот и я такой. А потому разглядел, как ты перво-наперво в сортир подался да чегой-то там егозил. А чего тебе туда лазить? Верно, ховал краденое. – Дедок хмыкнул: – Сторожкий ты хлопчик, ан не устерегся. – Помолчал, глядя в пол. – Вот и давай, соколик, делись, пока я за вьетнамские штучки-дрючки не принялся: те косоглазые, как пленных заберут, над одним куражат, остальные смотрят да тихо так под себя писают. А потом выкладывают и то, что знали, и то, чего не ведали.

– А потом всех во едину ямку, так? Безо всяких там женевских конвенций?

Старче ничего не ответил, а начал неспешно разминать очередную духовитую папироску. Держит паузу, задрот-психолог, ходить ему конем!

Голова малость прояснилась. Старичок оказался прос-то-напросто гопстопничком, удачливым, нужно признать. И очень похоже, я у него не первый на сем многотрудном пути. Мою легенду об оприходованной разведенке-вдовушке он принял с поправкой на собственную фантазию да на степень испорченности современных нравов: ограбил хахаль тетку и казну заныкал. И решил взять меня в оборот. Разумно. Не блатной, не деловой, искать никто не станет; в этом он ошибочку сморозил, но к моим «без козыря» эта его оплошность никаких профитов не добавит.

Теперь осталось дождаться, чтоґ сей взорливший орел непонятных войск, закончивший славный боевой путь, надо полагать, не маршалом, а, наоборот, старшим «куском», кинет мне в виде пряника; ежу понятно, краткое душещипательное вступление было неспроста, как и страшилка о деяниях диких нравом хошиминовцев: дескать, дед я жуткий, но не злобный, а потому отпущу тебя, дурного отрока, на все три буквы и четыре стороны, как заначку заполучу. Оно и понятно: профи или бандит авторитетный такой лапше не поверит, мочить – оно завсегда надежнее, но и простой гражданин, если ему дать выбирать между плохой смертью и хорошей, может заупрямиться, заупорствовать и хрен знает какие пытошные изыски вытерпеть, и, не ровен час, сердечком расхвораться до смерти или умишком двинуться, а тайну клада не разбазарить. Пример то-му – Стенька Разин незабвенный, народом восславленный. А потому непременно дедок «кость» кинет типа: «Мне твоя занудная жизнишка не нужна, колись, аз многогрешный, и пшел вон!»

Что делать? Лепить дебила страстотерпца? Глупо. Сильно умного тоже нельзя: умный въедет враз, что в живых его никак не оставят. Значит, что остается? Сообразительный, но жадный. И до денег, и до жизни. Придется потерпеть-подождать, пока отставник мне пару раз по зубам съездит, да торговаться, пока по-серьезному больно не сделает; судя по всему, Егорку на мякинке не проведешь. Ох как по зубам не хочется! А надо.

Дедок тем временем прикончил папироску, затянулся напоследок и – ткнул огоньком мне в лицо.

Я дернулся, как положено, собрался возопить, но крепкий дедов кулак с маху приложился дважды: в нос и в губы. Слезы навернулись непроизвольно, подбородок залило кровью.

– Ты чё, опупел, старпер?! – выкрикнул я возмущенно-слезливо.

В ответ дед добавил, пребольно: хрясь – разбитый нос снова проняло острой болью.

– Ты мне еще побазарь! – Игнатьич уставился волчьим взглядом в мои потускневшие зрачки. – Колись на схрон, падаль! Что ныкал?! – Без замаха расчетливо добавил по битым губам. – Убью!

– Я… Ты погоди… Я…

– Головка от фуя! Понял?! Дерьмо тебе имя! Колись на казну и поканаешь к едрене маме!

– А не… не забьешь?..

– Сильно надо руки об такого мерзотника марать! По почкам настучу да выброшу в леске; выбересся, твое счастье, околеешь – знать, судьба такая. Деньги прятал?

Я кивнул обессиленно: да.

– Рубли?

– Не. Баксы.

– Сколько?

– Не считал, ей-богу, не считал!

– Чего? Ноги уносил?

Я снова кивнул.

– Мокруха за деньгами стоит?

– Да не, говорю же…

– Чего побитый был, а? Гнались за тобой?

– С братом подругиным поцапался… Признаться, я сам на разбор нарывался, выдрой драной ее обозвал, он в кулаки полез, двинул мне, ну я и – хлоп дверью, по обиде-то… А бабки я в аккурат за час до того нашел и в кармане держал. Короче, припустил, пока брат или баба та, она торговая, потому не глупая, не смекнут нычку проверить.