Охотник на вундерваффе - Владислав Морозов

– Ну и кто это? – спросил я, когда изображение в моей голове погасло (после этого я пережил короткий приступ сильной головной боли) и Блондинка убрала фото обратно в карман.

– Все подробности потом. Для тебя важно, что он тоже вроде тебя. Только он попал сюда абсолютно добровольно и на другую сторону. В этом смысле он тоже действовал осознанно. И все эти годы он как мог подыгрывал Гитлеру и его банде. Потом я тебе объясню, как именно и зачем. Важнее другое. Завтра во время атаки он обязательно будет в числе атакующих, скорее всего, в экипаже одного из «Маусов» или в какой-то из немецких командирских машин.

– И как прикажете мне его искать? Я же застебусь все подряд танки подбивать и обыскивать…

– Конечно, нет. После того как ты посмотрел то, что я тебе показала, ты будешь чувствовать и отслеживать его присутствие на расстоянии до пяти километров. С большой точностью, и живого и мертвого…

– Что значит «отслеживать»? Как именно?

– Элементарно, на плане местности, который уже у тебя в голове…

Ничего себе, за считаные минуты превратили меня в Терминатора. Может, и инфракрасное зрение успели воткнуть?

– Ладно, допустим. И что мне прикажете с ним делать?

– Или обездвижить и связать, или, если не будет другого выхода, убить прямо на месте. Потом подождать, пока окончательно стемнеет. Пленного или его труп иметь при себе. Дальше ты услышишь мой голос.

– Где?

– Там же. В голове. Да это и неважно, где и как, только ты его точно услышишь. И дальше будешь делать то, что я скажу, буквально следуя моим указаниям. Понял меня?

– Честно говоря, не до конца, но я попробую.

– Хорошо. Вот и молодец. А если сделаешь все, как надо, у нас с тобой будет время поговорить обо всем. Вот тогда я отвечу на любые твои вопросы. Так что до завтра…

– Подождите, – попросил я. – А если я все-таки не сделаю, как надо? Мало ли чего бывает на войне-то? Ведь что-то может и не срастись, как у того же Наполеона при Ватерлоо…

– Тогда, значит, не судьба, – сказала Блондинка и исчезла так мгновенно, будто нажатием кнопки выключили изображение. Секунду назад была, а потом раз – и нету…

Как это, интересно, могло быть? Померещилось, что ли? Да нет, не похоже…

Из накатившего оцепенения меня вывел противно-начальственный голос, заоравший где-то в отдалении, возле «центральной усадьбы» фольварка:

– Сорокин, мать твою, где, мля, брезент?!

– Да сейчас я, товарищ сержант! – ответил ему другой голос, надо полагать, того самого Сорокина.

В этот момент ко мне вернулась способность соображать, осмотрел место, где только что стояла Блондинка. И странно – следов-то там никаких не было. Словно и не стояло ее там никогда. Хотя это, блин горелый, могла быть и какая-нибудь голограмма. Явление святого Пэ-Жэ с его пацаком прямо посреди захолустной луцеколонки…

Тем не менее особых противоречий я в произошедшем с точки зрения логики не увидел. В моем родном времени мы и не такое видали.

И раз уж у меня теперь было конкретное задание, его надо было выполнять. Тем более что ценой в данном случае были ответы на любые вопросы, а возможно, и скорое возвращение домой. Это заметно грело мне душу и в кои-то веки стало даже интересно.

Я поднял из снега оброненную инженерно-штурмовую кирасу и скорым шагом потопал в прежнем направлении, как та моль, из темноты на свет. Докладать начальству.

Пока шел, старался придумать мало-мальски убедительную легенду, ведь нельзя же вот так запросто взять и сказать, что я откуда-то узнал про детали завтрашней атаки. Никитин хоть уже и привычен к моим закидонам, но этого даже он не поймет. Или не поверит, или, чего доброго, позовет контрразведку.

Во флигеле все уже поужинали и, частично раздевшись и сняв сапоги, укладывались на ночлег на узкие койки местных батраков (разумеется, ни постельного белья, ни подушек там не было, хорошо, что хоть соломенные тюфяки остались). Меня ждали кружка кипятку, котелок с еще теплой перловой кашей и ломоть ржаного хлеба с лежащим поверх него на манер бутерброда куском пресловутого «второго фронта».

Если кто не знает, «второй фронт» был вовсе не тушенкой привычного для нас вида, только сделанной в Северной Америке (как очень многие думают), а залитым желе консервированным колбасным фаршем.

И поставляли они его нам не потому, что они такие добрые, а потому, что в американской армии эту консерву никто жрать не хотел. Поясню – у них, за океаном, в начале Второй мировой были разработаны десятки вариантов вкусных, питательных и не портящихся длительное время армейских пищевых рационов (надо признать, нашему пищепрому с товарищем Микояном во главе до них в этом плане тогда было еще ой как далеко), которые выдавались американским воякам в разных комбинациях, со своей спецификой для различных театров боевых действий, климата, времен года и прочее. И быстро выяснилось, что этот самый консервированный колбасный фарш оказался самой невостребованной частью американского солдатского пайка. Что естественно, поскольку в составе американских рационов тогда были, например, шоколадные батончики, несколько видов печенья и кексов, джем, арахисовое масло и прочее. А шоколадка, она и в Африке шоколадка – всегда вкуснее мясных консервов. Тем более для откровенно зажравшихся «джи-ай». Поэтому американские интенданты просто просили не завозить этот компонент рациона в строевые части, но промышленность продолжала производить колбасный фарш, который невостребованным лежал на складах, поскольку солдаты отказывались его кушать, а в американской армейской прессе он откровенно высмеивался в виде карикатур (типа японский гарнизон на каком-то тихоокеанском острове согласен капитулировать, но только при непременном условии, что их не будут кормить в плену этими консервами). Вот и скидывали янки этот самый «второй фронт» по ленд-лизу англичанам с французами да «Дядюшке Джо» (это они так Сталина называли, вплоть до известной речи Черчилля в Фултоне, той самой, после которой началась «холодная война») оптом на протяжении всей войны, и нашим солдатикам он пришелся вполне себе по вкусу, хотя, надо признать, доставался не всем, нечасто и не помногу – шансов обожраться им точно не было.

Ну а мне в данном случае полагался кусок размером примерно на треть стандартной консервной банки, обычная в походных условиях сержантско-старшинская пайка.

– Ешь, – сказал Никитин, когда я наконец стянул со спины и поставил на стол тяжеленный короб рации (которая вообще-то считалась «портативной»), сгрузил оружие и кирасу и снял шапку и ватник. Он сидел за тем же столом и что-то писал при тусклом свете керосиновой лампы.

– Это всегда успеется, – сказал я на это и сразу же взял быка за рога:

– Товарищ майор, есть очень важный разговор.

– Ну, что у тебя, старшина? – Никитин оторвался от писанины с видимым раздражением.

– Я, перед тем как сюда идти, в кузове «Студера» рацию включал минут на пять.