Интимная история человечества - Теодор Зельдин

Однажды я сказала ей, что больше не могу ее терпеть, и ушла. Сбежала».

Сандрин сбегала за свою жизнь несколько раз. Ее единственный надежный источник спокойствия – это ее способность сбежать, когда атмосфера становится удушающей и несовместимой с тем, что она считает в себе самым важным. Ее любимая книга – «Во славу побега» Лабори, о которой я рассказывал в главе 13. Возможно, мир телевидения и кино, помогающий людям сбежать от реальности одним нажатием кнопки, создан для духовных потомков кочевников, на протяжении всей истории бежавших из деревни в город, из старого мира в новый, всегда в неизведанные непредсказуемые места.

И только на тридцатом году Сандрин поняла, что означало ее инстинктивное бегство. Ей предложили выбор: вернуться на стабильную и комфортную должность, которую она занимала до замужества, или принять рискованное приглашение заняться чем-то совершенно новым. «Как ты можешь колебаться, – сказал ее старый начальник, – между работой, которую не потеряешь до самой пенсии и где тебе будет гарантирована пенсия, и нестабильной работой на телевидении?» «Он решил мою судьбу, – говорит она теперь. – Идея никогда не меняться, делать одно и то же всю свою жизнь, быть похожей на всех тех, кого я знала, кто выбрал свой путь раз и навсегда и превратился в окаменелость, приводила меня в ужас».

Как только она освоила первую работу на телевидении, ей захотелось еще более сложных и интересных задач. Она перешла в недавно созданную компанию, которая обещала дать ей возможность участвовать в производстве фильмов. Но здесь Сандрин ждало разочарование: ее новый начальник недостаточно использовал ее опыт и талант, не умел делегировать полномочия и считал само собой разумеющимся, что она будет работать по выходным по первому требованию. Она делала это охотно, потому что входила в маленькую команду увлеченных людей, но начальник не мог смириться с тем, что она может брать отгул, когда ей это удобно. «Он использовал меня, как если бы я была молодой девушкой, просил найти его очки, когда он их терял, вызвать такси, когда опаздывал на встречу». Так что она снова сбежала. Больше работать по найму она не хотела. Развод с работой, развод с мужем, развод с родителями – все это один и тот же поиск новых приоритетов в жизни.

Она открыла собственную компанию, чтобы применять свои таланты уже не в организации, требующей от нее пожертвовать личной жизнью, а там, где она наконец сможет добиться идеального сочетания преданности делу и расслабленности, отвечающей ее потребностям. Основной принцип этой компании состоит в том, что работа не единственный источник радости. Она (как и те, кто с ней работает) хочет иметь время для чтения, путешествий и развития своих отношений. Отношения у Сандрин на первом месте.

Пора уже родителям рассказать детям о жизни. Не только о том, что дети обычно открывают для себя сами, но и о том, что происходило в прошлом в результате совместного проживания людей в семьях. Судя по прошлому опыту, родственники существуют для того, чтобы устраивать сюрпризы. Заставить их делать именно то, что от них требуется, не удавалось никогда. Конечно, семья означает надежные объятия, тихую гавань и воспоминания, которые не может разрушить даже смерть. Но одновременно это лаборатория, занимающаяся смелыми экспериментами. В частности, она учит искусству преодоления неопределенностей жизни. Неопределенность – необходимое условие свободы, без нее все было бы неизбежно и не о чем было бы мечтать. Именно поэтому важно знать о том, в каких зыбучих песках зарыты корни семьи.

Когда шведский драматург Стриндберг (1849–1912) назвал семью домом престарелых для женщин, желающих легкой жизни, тюрьмой для мужчин и адом для детей, он всего лишь выразил отчаяние из-за того, что она не дает людям того, чего они ожидали, от «страданий и боли от того, что не могу быть тем человеком, каким хочу быть», даже после трех браков. Но ожидания людей оказались слишком просты потому, что они забыли свое прошлое.

Первый объективный факт состоит в том, что отцы никогда не чувствовали, что полностью контролируют ситуацию. Вначале в отношениях отцов и детей присутствовал страх. Мертвых отцов боялись даже больше, чем живых, поскольку считалось, что происходящим в мире по большей части управляют умершие предки. Отцы изначально были замечательными людьми, потому что рано или поздно становились предками, духами, которых нужно было умилостивить. Китайцы устроили первую в мире великую революцию эмоций, когда передали верховенство живым отцам. Китайские отцы боролись со страхом мертвых и победили. Вместо этого они учредили религию сыновней почтительности, которая была проще и которую мог исповедовать каждый, не было нужды в священниках и не нужно было беспокоиться о том, чего требуют мертвые. Значительная часть отцов во всем мире были более или менее бледным подобием китайских, хотя христианские, мусульманские или иудейские отцы и не смогли бы стать такими же влиятельными, потому что у них был всемогущий Бог и божественная книга, требовавшие полного подчинения.

Отцы жаждали, чтобы к ним относились как к богам, но дети редко вели себя так, как им велели. Нужно было придумать, как уменьшить раздражение отцов. Китайцы нашли не лекарство, а паллиатив. Их решением было сохранять лицо, сделав сыновнюю почтительность частью этикета. Конфуций знал, что слепое повиновение невозможно. «У отца есть критически настроенный сын», – писал он и поэтому посоветовал сыну неразумного отца удвоить проявления почтения, продолжая при этом протестовать. Если компромисс недостижим, сын должен был избегать ущерба репутации отца как мудрого человека и бежать, а не публично позорить его. Уважение или его имитация превратились в церемонию. Иностранный гость мог бы сказать, с одной стороны, что в Китае непослушание родителям – худшее из преступлений и что любую ошибку здесь могут увязать с недостатком сыновней почтительности, а с другой стороны, что «китайские дети не имеют должной дисциплины, никакого представления о немедленном повиновении».

Поскольку отцовский авторитет всегда находился в более или менее трудном положении, отцы пытались заменить страх на благодарность как основу своего влияния на детей, и долгое время благодарность была отчасти эффективна в сглаживании семейных конфликтов, как клей, который не всегда клеит. Но когда на Западе даже Богу перестали быть благодарны, отцам лучше не стало. Крах благодарности ускорили цинизм, зависть и остроумие. Одни осуждали ее, считая, что она вызвана лишь тайной надеждой на большую благосклонность, тогда как другие утверждали, что люди так ненавидят быть ниже, что их благодарность – просто форма мести и что они платят за получаемую пользу не из удовольствия, а потому, что болезненно воспринимают свои обязательства. Бернард Шоу спросил: «Вам нравится благодарность? Мне нет. Если жалость сродни любви, то благодарность противоположна ей».

Первый факт состоит в том, что послушание никогда не было гарантировано, а благодарность – всегда непредсказуема. Нет ничего плохого в семьях, где отцы не получают того, о чем мечтают. Скорее, странно, если они это получают.

Во-вторых, в отношения родителей и детей всегда пытались вмешаться посторонние, что делало их еще менее определенными. Христианство, например, призывая детей почитать родителей, в то же время призывало их поклоняться Богу как своему отцу и не следовать дурному примеру биологических отцов. Церковь выступала против идеи всемогущего биологического отца, которую римляне закрепили законодательно и которая долго сохранялась во многих странах. Духовные отцы боролись за влияние с биологическими. С VIII века исповедь, которая раньше была публичной церемонией, постепенно превратилась в частную нравственную инквизицию (первыми путь указали британские монахи): священники стали давать инструкции по самым интимным вопросам, настаивали на том, что детей следует называть в честь святых, а не их родителей, предлагали альтернативный образец для подражания. На крестных родителей была возложена обязанность компенсировать недостатки биологических родителей, воспитывая из детей членов прихода в той же степени, что и членов семьи. Браки между двоюродными братьями и сестрами были запрещены, чтобы помешать амбициям отцов, пытавшихся превратить свои семьи в кланы, чьей религией было поклонение главе семейства.

В Новом Свете миссионеры видели