Панджшер навсегда - Юрий Мещеряков

Справа от Ремизова среди полутеней стоял Савельев, по его щекам безостановочно текли слезы, а сам начальник штаба, ставший сгорбленным и худым, вздрагивал, не в силах остановиться. Он, бывший когда-то командиром роты, прощался со своим лучшим взводным. У Ремизова не было слез, но были гнетущие чувства, следом за которыми приходили совершенно нелепые мысли. Если бы не прогремел этот взрыв, «духи» со сторожевого поста подпустили бы их ближе, и стреляли бы в упор, и не промахнулись бы. Выходит, что он спас ему жизнь… «Друг, оставь покурить, а в ответ – тишина, он вчера не вернулся из боя». Друг не вернулся, его дух остался там, в бою, остался навсегда… Его тело упакуют в цинк, отправят в город Харцызск. Домой, к отцу, матери, к жене и ребенку. У каждого человека должно быть место успокоения, место печали, которое будет его последним адресом на земле.

В дверном проеме показался Черкасов.

– Командир, пойдем. Ты еще не все знаешь.

– Ты…

– Я простился. Серегу не вернешь. – Они вышли из дома в ночной холод. – Командир, у нас нет целого взвода. Весь взвод выбыл из строя. Вместе с Шустовым.

– Ты что?

– Подрыв произошел, когда Москаленко ставил взводу задачу, и они все, все, понимаешь, стояли рядом. Это фугас рванул. Говорят, кто-то зацепил растяжку, а она подорвала фугас. Шустов ранен и еще девять солдат его взвода, в общем, все ранены. – Замполит сбивчиво сыпал словами, не чувствуя, какую сумятицу в голове командира роты вызывают его слова.

– Так они живы? Где они?

– Ну да. Все легкораненые у наших машин, там свет есть, им помощь оказывают. Все, кроме Булатова.

– Что с Булатовым?

Они быстрым шагом приближались к машинам, Ремизов хотел убедиться сам, что все в порядке. Наконец он их увидел. Двое солдат с белыми пятнами бинтов на ногах лежали на носилках, приподнявшись на локтях, остальные, и с ними Шустов, стояли у задних дверей командирской машины, освещенные светом из салона и переносными электрическими лампами. Их вид поразил Ремизова: грязные, в тротиловой гари, перепачканные своей и чужой кровью, они озадаченно озирались, никак не выйдя из состояния шока, но более всего поразило ротного, что почти у всех ткань на бронежилетах по уровню груди и живота была изорвана в клочья. Полковой санинструктор заканчивал перевязку последнего раненого, тот дергал левой рукой, морщился, оттого что йод обжигал края осколочной раны. Ротному самому было впору лишиться и сознания, и рассудка. Впервые за месяцы войны, зная, что действовать придется в долине, он приказал всем солдатам надеть бронежилеты. Не выполнил команду только Булатов.

– Как же вас всех угораздило? – Этот риторический вопрос на самом деле только казался риторическим, и командир взвода это почувствовал.

– Случайно, но в основном все легко…

– Что с Булатовым? – обращаясь к Шустову, спросил Ремизов.

– Плохо, командир, он теперь как бифштекс. Бронежилет не надел. Причем демонстративно. – Взводный говорил медленно, опустив глаза в землю, а потом, когда ему надоело оправдываться, вдруг вспылил: – Да что я, нянька, что ли, уговаривать его буду. Мы не в игрушки играем. Он сам отказался его надевать, я ему приказывал.

– Понял я, понял. Где он? – Шустов махнул куда-то в темноту.

– Командир, не ходи туда, – вполголоса бросил Черкасов, – я был там, видел. Полное дерьмо.

– Он мой солдат, значит, мне надо его видеть.

Наверное, это Булатов зацепил растяжку, во всяком случае по своим наклонностям, по нежеланию подчиняться, по отсутствию чувства локтя он вполне мог сделать то, что не разрешено, пойти туда, где не работали саперы, в чужие брошенные дома. Теперь все это не имело значения. Его обрубленные ноги, истерзанное осколками тело медленно истекали кровью, из вспоротого живота вывалились внутренности, и он, так и не потеряв сознания, пытался грязными руками затолкать их обратно.

– Где доктор?! – Этот рев мутил сознание, и Ремизов почувствовал во всем теле неодолимую, непроходящую дрожь. Он сжал зубы, отчего на щеках заиграли желваки, напряг взгляд, чтобы выдержать вливающийся в него страх и ужас подступающей смерти. – Пришлите доктор-pa! Пусть кишки на место заправит!

Доктора не будет. Два шприца промедола, введенные санитарным инструктором, – единственная и последняя помощь от медицины, не дающей угаснуть страдающему сознанию. Доктора не будет, потому что все, что было жизнью, оказалось преждевременно потрачено, а все, что от нее осталось, находилось теперь в теплых руках Бога. Но Булатов не хотел умирать.

– Что ты пришел?! – вдруг злобно заорал он, увидев Ремизова. – Что ты на меня смотришь? Зачем ты взял меня на эту операцию? Чтоб я сдох?

Ремизов стоял, как во время казни, остолбенев, собрав волю в кулак, внимая всем своим духом словам неубитого человека. Наступило время и его казни.

– Ты ответишь, сука, ты ответишь. Уйди же. М-м-м…

Но Ремизов не мог приказать себе уйти. Его ноги не гнулись и не двигались. Он должен был выпить эту ненависть до дна. Всю.

– Ну сделайте же что-нибудь! Я не могу! – Этот звериный, раздирающий душу рев сотрясал глинобитный дом. Если бы ему, начинающему наркоману, не кололи промедол, он бы уже умер, но этот чужеродный химический состав, снимающий болевой шок, заставлял жить. Кто-то, кто вершит последний суд, не хотел ему быстрой смерти. Булатов приподнялся на локтях, попытался встать на свои обрубленные ноги, выгнулся, из его груди, из раскрытых глаз, из разверзнутого рта рвался наружу, клокотал, буйствовал необузданный дух. Потом в одно мгновение он ослаб, обмяк и медленно, боком осел на глинобитный пол уже мертвым.

* * *

Утро началось с обработки всех близлежащих скатов ущелья артиллерией и БМП, в тех же секторах, что и прежде. С учетом предыдущего опыта Ремизов ограничил расход боеприпасов по двадцать снарядов на каждое орудие. «Наблюдение – вот наше главное оружие, – неустанно повторял он наводчикам и командирам. – С нашей оптикой мы всесильны». Все правильно говорил командир роты, если не считать, что для наблюдения нужна прямая видимость. А поскольку отвесные стены ущелья создавали мертвую зону, не поражаемую артиллерийскими снарядами, командир полка двинул к самому устью ущелья самоходную артиллерийскую установку «Гвоздику» для ведения огня прямой наводкой с другой стороны переправы. Она прошла полку и почти достигла уреза воды, когда ее настигла первая реактивная граната. Стреляли из глубины ущелья, издалека, и вело огонь безоткатное орудие. У «Гвоздики» башня в два раза выше, чем у БМП, и оттого самоходка уязвима в открытом бою, и именно поэтому ее накрыли сразу, а потом добили еще четырьмя гранатами, не дав произвести ни одного выстрела.

– Ремизов, слушай приказ. – Усачев задрал голову вверх, чтобы попытаться охватить взглядом нависающую над Киджолем гору. – Маршрут выберешь сам, через час ты с ротой должен быть на вершине, займешь удобную позицию. Ты должен сверху просматривать ущелье, корректировать огонь артиллерии и прикрывать сверху брод.