ПЬЕР - Герман Мелвилл

«Сейчас сумерки, сестра моя; и, конечно, эта часть города, как минимум, пока видна»

«Сейчас сумерки, но скоро ночь; затем недолгое солнце, а затем другая долгая ночь. Сейчас тишина, но скоро сон и небытие, а затем тяжёлая работа для тебя, мой брат, до снова пришедших сладких сумерек»

«Давай зажжём свечу, моя сестра; тьма сгущается».

«Для кого зажигать свечу, дорогой Пьер? – Сядь ближе ко мне, брат мой»

Он придвинулся к ней ещё ближе и обнял одной рукой; своей головой она нежно прислонилась к его груди; каждый почувствовал пульсацию другого.

«О, мой дорогой Пьер, почему мы должны всегда жаждать тишины, а затем приходить в раздражение из-за того, что она наступила? Скажи мне, мой брат! Не ты ли два часа назад желал сумерек, а теперь ты хочешь свечой поторопить пришедшие сумерки уйти прочь»

Но Пьер, казалось, этого не слышал; его рука ещё плотнее обхватила её; всё его тело незримо дрожало. Затем внезапно низким голосом и необыкновенно напряженно он выдохнул:

«Изабель! Изабель!»

Она обхватила его одной рукой так же, как он обхватил её; дрожь перебежала от него к ней; оба сидели в молчании.

Он поднялся и зашагал по комнате.

«Ну, Пьер, ты пришёл сюда, чтобы уладить свои дела, так ты говорил. Теперь что ты будешь делать? Ну, теперь мы зажжём свечу»

Свеча была зажжена, и их разговор продолжился.

«Как насчёт бумаг, мой брат? Ты считаешь каждую работу исправленной? Ты решил, что издать сначала, пока ты пишешь новую вещь, на которую намекал?»

«Посмотри на эту поклажу, сестра моя. Ты видишь, что шнуры уже развязаны?»

«Значит, ты пока ещё вообще не залезал в неё?»

«Не совсем так, Изабель. За десять дней я прожил десять тысяч лет. Зная о мусоре в этой поклаже, я не могу заставить сердце открыть её. Мусор! Отбросы! Грязь!»

«Пьер! Пьер! Что за перемена? Разве ты не говорил мне, прежде чем мы прибыли сюда, что в твоём багаже есть не только немного серебра и золота, но также и намного более дорогие вещи, всегда готовые превратиться в золото и серебро? Ах, Пьер, ты действительно клялся, что нам нечего бояться!»

«Если я когда-либо преднамеренно обманывал тебя, Изабель, то высшие боги, способные подвергнуть испытанию Бенедикта Арнольда, могут заставить меня поменять веру и перейти к дьяволам, выставленным сейчас против меня! Но по неосведомленности обмануть нас обоих разом, Изабель, это – совсем другое дело. О, что за мерзкий жонглёр и жулик – человек! Изабель, в этом багаже лежат произведения, на которые, как я думал в момент сборов, сами небеса загляделись через окно, подивившись их красоте и силе. Затем, позже, когда дни остудили меня, и я снова поднял их и просмотрел, то проникся некими подспудными сомнениями; но когда под открытым небом я вспомнил о новых, неописанных образах в неуклюже написанных работах, то снова почувствовал оживление и триумф, как будто бы то идеальное вспоминание, что было со мной, я реально воплотил в прекрасный идеал в отчаянной попытке его описать. Этот настрой у меня остался. Поэтому позже я говорил тебе о замечательных вещах, созданных мною; мои золото и серебро гораздо раньше были потрачены на тебя и меня, кто никогда не придёт к нужде тела или ума. Всё же всё это время у меня было скрытое подозрение в безумии; но я не допустил бы его; я запер свою душу, как дверью, этим лицом. И вот теперь десять тысяч вселенских откровений клеймят мой лоб словом „глупец!“, и, как опротестованные бумаги от банкиров, все эти мои рукописи насквозь и насквозь вконец искромсаны молотом Правды! – О, я болен, болен, болен!»

«Позволь рукам, которые никогда никого, кроме тебя не обнимали, увлечь тебя, Пьер, снова назад, в мир сумерек, даже при том, что там сплошной туман!»

Она задула свет и заставила Пьера сесть рядом с нею; их руки переплелись.

«Скажи, твои мучения уже ушли, мой брат?»

«Но вернулись, баю-баю-бай… О, Боже, Изабель, отпусти меня!» – вскричал Пьер, вставая. «К вам, небеса, что спрятались под чёрным капотом ночи, – я взываю к вам! Если следовать за Достоинством в его самой отдалённой перспективе, куда обычные души никогда не следуют; если оно удерживает меня в аду, то само величайшее Достоинство, в конце концов, докажет, что не измена потворствует чудовищному пороку, – и тогда вы, каменные стены, окружите и сокрушите меня, и позволите всем вместе рухнуть в одну бездну!»

«Брат мой! это – некий непостижимый бред», – рассмеялась Изабель, обвив его обеими руками, – «мой брат, мой брат!»

«Прислушайся к са́мой глубине своей души» – взволновано задрожал твёрдый голос Пьера. «Больше не называй меня братом! Как ты узнала, что я – твой брат? Твоя мать говорила тебе? Мой отец говорил так мне? – Я Пьер, и ты, Изабель, повсюду брат и сестра среди обычных людей, – не более. В остальном позволь богам смотреть за своим собственным огнём. Если они заложили в меня пороховые бочки – пусть они глядят за ними! пусть они глядят за ними! Ах! теперь я мельком увидел и, кажется, вполглаза вижу, что, так или иначе, предельный идеал морального совершенства в человеке оказался шире отмеченного. Полубоги топчут мусор, а Достоинство с Пороком и есть мусор! Изабель, я напишу такие произведения – я снова буду проповедовать миру и открою ему более глубокие тайны, чем Апокалипсис! – Я напишу их, я напишу их!»

«Пьер, я – бедная девочка, родившаяся посреди тайны, зачатая в тайне, и всё ещё живущая в тайне. Я сама настолько таинственна, что воздух и земля неописуемы для меня; у меня нет слов, чтобы выразить их. Но это окружающие тайны; твои слова, твои мысли открыли мне другие удивительные миры, куда я побоялась бы идти одна. Но поверь мне, Пьер. С тобой, с тобой я смело поплыла бы в беззвездное море, и стала бы там тебе буем, когда ты, сильный пловец, ослабеешь. Ты, Пьер, говоришь о Достоинстве и Пороке; отделённая от жизни Изабель не знает ни того, ни другого, кроме как по слухам. Каковы они, в их реальности, Пьер? Скажи мне сначала, что такое Достоинство, – говори!»

«Если боги при этом вопросе немеют, то что должен сказать пигмей? Спроси у воздуха!»

«Тогда Достоинство – ничто».

«Не то, чтобы!»

«Тогда Порок?»

«Посмотри: ничто есть субстанция, оно отбрасывает одну тень на один путь, а другую – на другой путь; и обе эти тени отброшены одним ничем; они кажутся мне Достоинством и Пороком»

«Тогда зачем так мучать себя, мой дорогой Пьер?»

«Это – закон»

«Что?»

«То, что ничто не может мучить ничто; поскольку я не ничто. Это – всё мечта – мы мечтаем о том, чтобы мечтать о том, о чём мечтаем»

«Пьер, когда ты просто оказался на краю, ты стал загадкой для меня; но теперь то, что ты погружаешься в глубины души, – теперь, когда ты противоречишь мудрецам, – возможно, – что теперь ты заставляешь бедную невежественную Изабель начать постигать тебя. Твоё чувство долго было моим, Пьер. Долгое одиночество и мучения открыли для меня чудо. Да, в этом вся мечта!»

Он быстро схватил её своими руками: – «Из ничего и выйдет ничего, Изабель! Как можно грешить в мечте?»

«Для начала: что такое грех, Пьер?»

«Другое название другого названия, Изабель»

«Для Достоинства, Пьер?»

«Нет, для Порока»

«Давай снова присядем, брат мой»

«Я – Пьер»

«Давай снова присядем, Пьер; сядь ближе; твою руку!»

И вот так, третьей ночью, когда сумерки закончились, и ни одна лампа ещё не светила, в жалкой комнате с высоким окном сидели успокоившиеся