Трилогия о мисс Билли - Элинор Портер

длительного визита в Гнездо. Жизнерадостная увечная дама, осторожно перемещающаяся со своими костылями, с первого дня завоевала все сердца, а Алису полюбили разве что самую малость меньше, после того как царившее в Гнезде дружелюбие растопило ее холодную сдержанность.

Билли редко говорила с Алисой Грегори об Аркрайте. Она больше не пыталась играть роль Купидона. Цель, над которой она так трудилась, была разрушена рукой самого Аркрайта, но все же сохранила слабые признаки жизни – по крайней мере, Билли тайком восторжествовала, когда Алиса Грегори как-то упомянула, что Аркрайт накануне нанес им визит.

– Он принес нам новости из нашего бывшего дома, – торопливо объяснила она Билли. – Он получил письмо от матери и решил, что оно может быть интересно и нам.

– Конечно, – сказала Билли, тщательно следя, чтобы не выдать свой восторг, но надеясь, что Алиса продолжит разговор на эту тему.

Но Алиса больше ничего не сказала, и Билли так и не узнала, какие новости сообщил Аркрайт. Впрочем, она подозревала, что они касались отца Алисы – точнее, очень на это надеялась, поскольку плохих новостей о нем Аркрайт рассказывать бы не стал.

Билли нашла новый дом для Грегори. Поначалу они решительно отказывались и говорили, что предпочтут остаться на прежнем месте, но потом приняли ее совет с благодарностью. Семья из Южного Бостона, которую Билли приглашала к себе на две недели год назад, переехала в город и сняла квартиру в Саут-Энде. У них было две лишние комнаты, и они сказали Билли, что хотели бы их сдавать, если бы только нашли людей, с которыми могли бы жить в столь тесном соседстве. Билли немедленно вспомнила о Грегори. Семья очень обрадовалась, и Грегори обрадовались ничуть не меньше, узнав, что за сумму, очень несильно превышающую ту, что они платили сейчас, они получат куда более приятный дом и к тому же помогут двум молодым людям, пытающимся свести концы с концами. Так что переезд свершился ко всеобщей радости. Услышав об этом, Бертрам сказал Билли:

– Похоже, это тот случай, когда торт покрыт глазурью с двух сторон.

– Глупости! Это просто бизнес, – рассмеялась Билли.

– И новые ученики, которых ты нашла мисс Алисе, тоже?

– Конечно, – решительно сказала Билли, а потом рассмеялась. – Господи! Если бы Алиса Грегори подумала, что здесь замешано что-то еще, она бы немедленно отказалась от всех учеников и нынче же вечером принялась бы перетаскивать мебель в те жалкие комнаты, откуда только что уехала.

Бертрам улыбнулся, но улыбка оказалась мимолетной, следом ее немедленно сменила угрюмая тоска, которую Билли так часто замечала в последнее время.

Билли очень беспокоилась за Бертрама. Он совсем перестал походить на себя: мало говорил, а если и говорил, то не было прежних шуток и эксцентричности. Он был очень добр к ней и бросался выполнять всякое ее желание, но то и дело она ловила на себе печально-вопросительный взгляд – и это пугало ее. Она все пыталась понять, что за вопрос он не осмеливается задать ей, он касается ее или его самого. А потом возможная разгадка тайны обрушилась на нее со страшной силой. Возможно, он обнаружил, что все его друзья были правы, говоря, что он не может полюбить девушку не как модель.

Билли решительно отогнала эту мысль прочь.

Даже думать так недостойно и несправедливо по отношению к Бертраму. Она убеждала себя, что его беспокоит только портрет мисс Уинтроп. Она знала, что это для него очень важно.

Он признавался ей, что порой боится утратить мастерство. Как будто этого одного мало, чтобы заставить художника грустить!

Но не успела Билли дойти в своих рассуждениях до этой мысли, как в них появился новый аргумент. Ее собственная ревность, которой она всем сердцем стыдилась, но с которой никак не могла справиться. Ревность к красивой женщине с красивым именем (не какая-нибудь Билли), портрет, которой требовал столько времени, сил и сеансов. А если Бертрам понял, что любит ее? Что, если именно поэтому его рука утратила мастерство? Потому что он, любя другую, связан с Билли?

Эту мысль Билли тоже отбросила как недостойную. Но обе мысли, возникнув одновременно, проложили себе дорогу и в дальнейшем возникали все чаще и чаще. Шли дни, и Бертрам страдал все сильнее и сильнее, и Билли все сложнее было держать эти мысли при себе и не позволять подозрениям превратиться в безнадежную уверенность.

Только с Уильямом и Мари Билли могла отдохнуть от всего этого. Вместе с Уильямом они искали новые экспонаты в коллекцию и каталогизировали старые. Вместе с Мари она сбивала сливки в сияющей кухне и пыталась вообразить, что самое важное в мире – как бы не опал пирог в духовке.

Глава XXIX

Кейт пишет письмо

Бертрам боялся, потому что сразу понял, что портрет не удался. Он был совершенно уверен в этом вечером двадцатого, когда ловил на себе взгляды своих друзей-художников, когда они быстро отводили глаза или хмурились. Но впоследствии он осознал, что ничего не понимал, пока не прочитал рецензии в газетах.

Его, конечно, хвалили, но той сдержанной похвалой, которая убивает. Была и критика, но лицемерная и несерьезная, какой обычно удостаиваются посредственные работы никому не нужных художников. А потом начали появляться рецензии за авторством людей, чье мнение имело значение – и Бертрам узнал, что не справился. Ни с точки зрения живописи, ни с точки зрения сходства с оригиналом портрет не был настолько удачен, насколько стоило бы ожидать, судя по предыдущим работам Хеншоу. Как написало одно ехидное перо, если по этому портрету и можно предугадывать будущее, то блестящее будущее автора «Лица девушки» осталось позади.

Мало какой портрет мог бы привлечь столько внимания. Как и говорил Бертрам, бессчетное количество глаз следило за его судьбой еще до выставки, потому что это был портрет знаменитой красавицы Маргарет Уинтроп и потому что двое известных художников потерпели неудачу там, где он, Бертрам Хеншоу, надеялся преуспеть. Когда портрет попал на выставку, глаза увидели его – непосредственно или при помощи критиков, и интерес к портрету только вырос, потому что и другие захотели увидеть нашумевшую вещь. И обладатели этих глаз говорили о том, что увидели. Вовсе не все его ругали, нет. Многие рассыпались в похвалах столь же громких, сколь и осуждение других. Разумеется, это только увеличивало ажиотаж.

Для Бертрама и его друзей эти дни стали очень тяжелыми.

Уильям боялся открывать газету по утрам (если не было громких убийств и разводов, хорошим тоном стало привести чье-либо мнение о портрете кисти Хеншоу