Стоянка поезда – двадцать минут. Роман - Юрий Мартыненко

вон постучи по подоконнику, — ответил врач с брюшком, вынимая из своего второго кармана и спички.

— Там нас пациенты, поди, перематерили?!

— Да, ладно! Давай ещё по одной сигаретке. Пациенты в лес не убегут.

* * *

— Что, Анна, все справки-то собрали? — спросила Дуся прямо с порога.

— Проходи, садись, — пригласила та соседку, пододвигая стул. Присела и сами: — Ой, кажись, все. Устали от этого собирания. Ладно, военком помог. Хороший мужик. Душевный. Василию понравился, когда ещё орден вручал.

— Мир не без добрых людей… А сам-то где?

— В магазин пошёл. Хлеба купить да сахару и растительного масла.

— Растительное масло быстро расходуется. Незаметно бутылки летят. То в салат надо, то картошки поджарить.

— Всё быстро летит. Вроде, с пенсии много чего наберёшь, глядь, а уж пусто.

— Это верно, — согласилась Дуся. — Как настроение-то у деда?

— Известно как. Не на свадьбу ехать.

— Поначалу, кажись, упирался?

— Неожиданно как-то всё свалилось. А куда деться? Раз появилась возможность — грех отказываться. Сейчас откажись, потом казнить себя?

— И я того же мнения. Мой толкует, что, мол, это ещё повезло Василию. Надо ехать, пока совсем не престарел. Васильич-то ещё молодцом держится. Мой вон почти на десять лет моложе, а что-то хандрить начал. Как на пенсию пошёл, так и захандрил. Летом хоть огороды, покосы, а зимой что? Печку натопили, обед и ужин сварили, поели и телевизор. Мне хоть варка, стирка, уборка, а ему что? Диван да телевизор. Дрова привезёт, переколет и в поленницу сложит Андрейка.

— Не собирается жениться?

— Кто?

— Андрейка, конечно, не дед же.

— А-а. Нет. Говорит, что на мой век девок хватит. Да и где их путных найти-то?

— Ну уж так и не найти. Райцентр вон большой.

— Большой-то большой, так ведь и там непросто выбрать. Это не рубаху в магазине. Есть деваха, конечно, Андрейка у нас видный. Заработок неплохой на железной дороге. Но не торопится. Куды торопится? Наживётся ещё.

— Тоже верно, Дуся.

— Значит, скоро поедет? Одна будешь хозяйничать?

— Одна, — вздохнула Анна.

— К нам почаще приходи и я проведывать буду, чтоб тебе не скучно было в четырёх-то стенах.

— Какая скукота? Утро-вечер, утро-вечер… Бегут деньки друг за дружкою.

— Бегут, Анна, бегут. Жизнь пробежала, не заметили. — Дуся помолчала и как бы между прочим заметила:

— Денег, конечно, много надо на такое дело. Говорят, операции за границей шибко дорогие.

— Немцы обещали помочь.

— Немцы?

— Ну, да, германская сторона. Фонд у них там какой-то, как называется, не выговоришь, обещал проплатить.

— Это хорошо, если так. Если не обманут…

— Как же, Дуся обманут, если, все бумаги уж оформлены. Собирать начну отца.

— Поди, не один же Васильич-то поедет?

— Нет. Положен сопровождающий.

— Нешто, кто из врачей?

— Нет, не из врачей, из родственников.

— И кто же?

— Зять Вячеслав поедет.

— Ну, с ним-то надёжно ехать. Военный всё-таки. Так, Анна, обожди, он, кажись, в Германии и служил?

— Служил.

— Так, ему там всё знакомо?

— Всё ни всё, но так-то должно быть знакомо.

— И по-немецки, поди, умеет говорить?

— Умеет. Не совсем, вроде, хорошо, но Юлька говорила, что умеет.

— Это самое главное. Не заблудятся. Кажись, дверь в сенях стукнула? Васильич идёт из магазина? Ладно, побегу я, Анна.

— Куда, соседка, заторопилась? — спросил Василий, заходя на кухню. — Я конфет купил. Чаевать будем.

— Да вот маленько проведала Анну. Бежать надо. Скоро мой полдничать запросит.

— Всё-то Дусе интересно, — слегка поворчала Анна после ухода соседки. — Всё-то надо знать. Любопытная шибко.

— Как же не интересно? Без любопытства здесь никак. Ты не сердись на неё. Уеду, будет с кем хоть словом перемолвиться. Евдокия соседка хорошая.

— Я и не говорю, что плохая… С чего ты взял?

— Нервы, мать, это нервы.

— Куды ж без них, этих нервов, когда здесь такие события?..

* * *

Всякий раз, садясь после ужина вечером за печатную машинку, Генрих всё чаще задумывался о смысле своих воспоминаний и рассуждений, переносимых на чистый лист бумаги. После встречи с Катериной, рассказавшей ему об открытии Центров по развитию российско-немецких дружеских отношений, он почувствовал прилив творческих сил. Вдруг осознанно понял и пришёл к убеждению, что его, в частном порядке, работа над печатным словом тоже как бы вносит свою лепту в общее дело по укреплению связей между немцами и русскими. Хотя бы для начала в плане развития и укрепления культурных связей. Одновременно с этим Генрих пришёл к мысли об оказании какой-то, может быть, медицинской помощи русским ветеранам. Об этом вскользь намекнула в разговоре и Катерина, отметив проблематичность в лечении у себя на родине. Речь идёт прежде всего о дорогостоящих недоступных хирургических операциях, в которых до сих пор нуждаются многие из фронтовиков, имеющих серьёзные ранения, полученные ими в молодые годы, и с этими ранениями сумевшие дожить до преклонного возраста.

Ветераны и те, и другие, и проигравшие солдаты вермахта, и победители — бойцы Советской Армии — ровесники. И сегодня, если разобраться, их объединяет гораздо большее, чем тогда, в цветущем 45-м. Старость, подступившие болезни, а ещё — как это ни странно — прошлое. Пусть и по разные стороны фронта.

Некоторые из моих знакомых спрашивают: «Зачем ты хочешь помочь ветерану из России? Ведь ты воевал против?» И тогда я вспомнил про плен и про тех людей, которые протягивали нам, бывшим врагам, кусок чёрного хлеба. Тем, что я ещё живу, я обязан русским. И, кстати, русский язык я выучил в советском лагере военнопленных. Да, лагерь. Это было такое облегчение после сталинградского ада. Никогда не забыть, как местные жители подкармливали пленных. И такое бывало — подходили простые люди и протягивали кто сухарь, кто варёную картофелину. Злобы и ненависти не было. Мы были такие же безусые мальчишки, как и их не пришедшие с фронта сыновья. Наверное, благодаря этим добрым людям я жив до сих пор.

Размышляя о собственной судьбе, Генрих считал, что за всё, что выпало на долю его молодости, когда он был мобилизован и надел военную форму связиста, им оплачено по высоким счетам сполна. Высшие силы вынесли-таки суровый приговор. Умерла от малокровия жена, так и не сумев родить ребёнка. Почти вся семья Генриха погибла под бомбёжкой. Осталась племянница, но и она ушла из жизни в достаточно ещё молодом возрасте, оставив маленького Вилли… Дядя Ройзен остался жить на территории Федеративной Республики Германии. Упокоился в середине 60-х.

37

Сколько ковырялся с трактором Павел, но своего добился. Завёлся двигатель, пахнуло выхлопным дымком. Ожила техника! Павел, сидя в кабине, прибавил оборотов. Веселей затарахтел старенький, но, оказывается, ещё на что-то способный «беларусь»!

— Считай, из соплей собрал! — восхищался Петруха, который, зная, когда Павел будет