Дьявол против кардинала - Екатерина Глаголева

Занавес поднялся, и публика ахнула. На сцене был чудесный сад с гротами, статуями и фонтанами; цветники уступами спускались к морю, по которому ходили самые настоящие (как казалось) волны; вдали проплыли две вереницы кораблей. Понемногу, незаметно для глаза, яркий свет угас, сумрак сгустился — на сад и на море спустилась ночь, и в небе появилась луна.

Давали «Мираму» — трагикомедию в стихах, автором которой значился Демаре, секретарь Французской академии. Однако посвященные утверждали, что пьеса принадлежит перу самого основателя академии — кардинала. С тем большим интересом зрители следили за действием.

Мирама, дочь короля Вифинии, была влюблена в принца враждебной державы и разрывалась между своей страстью и любовью к родине. Принцесса бродила по берегу моря, выискивая взглядом флот своего возлюбленного, и в то же время кляла себя за преступную любовь к чужеземцу, который ради ее благосклонности был готов ввергнуть ее страну в пучину бед.

Намек на Анну Австрийскую и Бэкингема был настолько очевиден, что публика затаила дыхание, предчувствуя скандал. Однако его не последовало. Только король под каким-то благовидным предлогом уехал сразу же после спектакля. А королева если и была оскорблена, то никак этого не показала.

По окончании пьесы с потолка спустилось облако плотной ткани, совершенно скрывшей сцену. Сбоку вышли тридцать два пажа и поднесли королеве и дамам освежающие напитки с восхитительными закусками. Вдруг одна из дам издала возглас восторга: из-под занавеса вышли два павлина и распустили свои хвосты. В то же время оттуда выкатилась позолоченная ковровая дорожка, развернувшись у ног королевы. Анна встала, и занавес тут же взметнулся ввысь. Там, где только что была сцена с декорациями, теперь открывался огромный, великолепно украшенный зал, освещенный шестнадцатью канделябрами, в глубине которого возвышался трон для королевы.

Кардинал предложил Анне свою руку и проводил ее к трону; принцессы уселись рядом; прочие дамы расположились на серебристо-серых креслах, стоявших по обе стороны зала. Едва все расселись, как заиграла музыка. Анна с Гастоном открыли бал. Протанцевав бранль, королева вернулась на свое место и еще долго наблюдала за танцами дам и кавалеров, соперничавших друг с другом богатством нарядов и изяществом движений.

Прислонившись к стене, на это зрелище хмуро взирали пленные испанские военачальники и командиры немецких наемников: их специально привезли из Венсенского замка.

В декабре в Каталонии вспыхнуло восстание против испанцев. Свободолюбивые каталонцы низложили Филиппа IV и избрали Людовика XIII графом Барселонским. Почти одновременно мятеж запылал и в Португалии, провозгласившей графа Браганцского своим королем под именем Жоана IV. Людовик немедленно направил к нему посольство и заключил договор о союзе, чтобы вместе вести беспощадную войну с Испанией. Это была неслыханная удача.

Кардинал-инфант, оставшийся без всякой надежды на помощь, написал из Фландрии своему брату Филиппу IV: «Если война с Францией должна продолжаться, у нас не будет никакой возможности перейти в наступление. Испанская и императорская армии столь малочисленны, что не в силах ничего предпринять. Остается только одно средство: найти себе сторонников во Франции и пытаться с их помощью склонить Париж к благоразумию».

Мария Медичи чувствовала себя в Англии все более неуютно. Какие там почести и уважение — ее окружала стена глухой неприязни, грозившей перейти в открытую ненависть.

Королевские войска терпели поражения от шотландцев. Генриетта Французская тайком обратилась за поддержкой к папе, но тот во всеуслышание заявил, что не намерен помогать королю-еретику. Эти слова англикане истолковали превратно: королева-папистка собирается обратить мужа в католичество, и еще неизвестно, какого обряда придерживаются их дети! Новорожденного Генриха, герцога Глостерского, крестили по англиканскому обряду, однако Мария Медичи демонстративно отказалась присутствовать при этой церемонии, словно не понимая, какую беду навлекает на свою дочь.

Тем не менее, она уже готовила себе пути отступления. Забыв про гордость, Мария отправила гонца во Францию, к новоиспеченной герцогине д’Эгильон, с просьбой устроить ему встречу с ее грозным дядюшкой. Гонец должен был передать Ришелье, что королева-мать согласна ехать во Флоренцию, остановка только за деньгами на дорогу.

Кардинал гонца не принял, однако денег дал. Королева должна выехать из Лондона в Роттердам, и через Кёльн, Брейзах и Базель проследовать в Италию.

Сто тысяч ливров Мария потратила на то, чтобы расплатиться с долгами, выкупить заложенные драгоценности и щедро вознаградить своего фаворита Фаброни. На этом деньги кончились.

Между тем некая пружина, управлявшая событиями в Англии, неожиданно лопнула, и те начали раскручиваться с пугающей быстротой.

Мария Медичи, не собиравшаяся бросать большую политику, намеревалась вновь заключить двойной династический брак: выдать свою десятилетнюю внучку Мэри за одиннадцатилетнего инфанта Балтазара Карлоса, а юного принца Уэльского сосватать за полуторагодовалую инфанту Марию Терезию. Однако Карл I распорядился по-своему и выдал дочь за Вильгельма II Оранского — протестанта и принца союзной державы. Генриетта, обиженная за мать, отказалась даже обнять будущего зятя. Свадьбу отпраздновали в узком кругу, причем Генриетта и Мария присутствовали на ней, отгородившись занавеской.

Через три дня Парламент обвинил королеву в подготовке французского вторжения для подавления шотландского мятежа. Еще через неделю голова лорда Стаффорда, ближайшего помощника Карла I, скатилась с плеч. Теперь Парламент требовал выдворения Марии Медичи. У ее дома вопила беснующаяся толпа, и старая королева, бледная, испуганная, пряталась в дальних комнатах от криков: «Смерть! Смерть!»

Конечно же, Карл и не думал возражать против ее отъезда. Вот только у него не было денег. Парламент согласился выдать три тысячи ливров, лишь бы выпихнуть из страны ненавистную католичку.

Генриетта проводила мать до Дувра. Ей тоже было страшно, но она решила остаться с мужем. Здесь ее дети, и потом — она не привыкла уступать. Все же упрямство — их фамильная черта.

Шторы в королевском кабинете были спущены; в подсвечнике таял огарок свечи. Людовик безвольно сидел в кресле, вытянув худые скрещенные ноги и уронив руки на подлокотники. Он «скучал».

Утро он провел в своей мастерской: собственноручно отлил небольшую пушечку и опробовал новый пресс, отчеканив несколько луидоров со своим изображением. Год назад он был очень горд, когда ввел эту новую монету, равную десяти ливрам, чтобы упорядочить денежную систему в стране. Но с тех пор его энтузиазм иссяк, ибо денежная реформа не пополнила казну.

— Деньги, деньги, деньги… Они уходят, как вода в песок. Кстати, вы, мой друг, могли бы ограничить себя в расходах, — сказал король скрипучим голосом, обращаясь к Сен-Марсу, застывшему у окна. — Роскошь в вашем особняке просто вызывающа. Мы должны подавать пример нашим подданным, ограничиваясь самым необходимым…

— Ваш дорогой кардинал тратит в сотни раз больше, а вы ему слова поперек не скажете, — огрызнулся Сен-Марс.