Воскресший гарнизон - Богдан Сушинский

«А ведь ты забыл, что предстаешь здесь всего лишь в ипостаси лжефюрера! — попытался остепенить себя Зомбарт. — Хотя, в принципе, так и следует вести себя. Все происходящее здесь ты уже воспринимаешь глазами истинного фюрера, и мыслить начинаешь так, как должен мыслить Гитлер. Впрочем, не рано ли радуешься? Еще не известно, как отнесется к твоим подземным похождениям и твоим высказываниям тот, настоящий Гитлер, когда ему станут известны подробности этого визита. Не санкционированного, судя по всему, самим фюрером...визита. И кто знает, не окажешься ли одним из распятых в этих катакомбах ты сам? Попробуй-ка признаться сейчас этому азиат-арийцу фон Риттеру, что на самом деле ты всего лишь двойник Адольфа Гитлера, — и он тут же пристрелит тебя».

— Фюрер спрашивает, приходилось ли вам когда-либо ранее создавать подобные скульптурные «Распятия» из камня? — перевел Отшельнику вопрос лжефюрера барон фон Тирбах.

Отшельник долго, с отвращением, молчал, затем неохотно, словно бы сожалея о каждом попусту молвленном слове, ответил:

— Скажи ему, что я уже пятый мастер в роду Гордашей, который сотворяет такие «Распятия».

— То есть для вас это уже обычное ремесло, — кивает Зомбарт. — Распятия... Это и в самом деле — особое ремесло. Отточенное, облагороженное традициями; которое не каждому доверишь, — рассуждал так, словно речь шла не о скульпторе, а о палаче.

И только теперь, когда Гордаш приблизился, Великий Зомби обратил внимание на то, что перед ним какой-то особый человеческий тип. По-настоящему благородное, польско-аристократического образца лицо Отшельника каким-то странным образом сочеталось с большой, почти квадратной, по-медвежьи посаженной прямо на туловище, головой. А само туловище увенчивалось уже по-настоящему огромной, контрастно выпяченной грудью, больше напоминавшей стальную кирасу гренадера, нежели обычную человеческую часть тела.

Тем более что «кираса» эта удачно дополнялась необычными какими-то, воистину неохватной ширины плечами и непомерно длинными руками, кисти которых были непомерно толстыми. Он и в самом деле был похож на то ли реликтового предкочеловека, то ли бродячего циркового борца в расцвете сил, каким Орест показался Штуберу при первой же встрече с ним.

«Интересно, как бы они повели себя, если бы увидели этого гиганта рядом с Фризским Чудовищем? — злорадно улыбнулся фон Штубер, заметив, что видом Отшельника очарован не только лжефюрер, но и его телохранитель барон фон Тирбах, который едва удержался, чтобы не подойти и не ощупать Ореста, как лошадь на конском базаре. — Так, может, действительно свести их: Ореста и Крайза? Потрясающее было бы зрелище».

— Что вы называете «ремеслом»? — спросил тем временем Отшельник.

— Совершение распятия, славянин, — объяснил лжефюрер, прищуренным взглядом осматривая до нелепости странное обмундирование Гордаша. — Совершение распятия.

Одеяние Отшельника тоже не случайно привлекло внимание лжефюрера; выглядело оно по-настоящему экзотически. Орест по-прежнему был облачен в германский морской китель, который просматривался под утепленной летной курткой, а коротковатые серые «пехотные» брюки едва-едва дотягивались до высоких голенищ армейских ботинок итальянского образца.

С первого взгляда Имперской Тени стало ясно то же, что становилось ясно каждому: одевали Отшельника, как могли — из всего, что только соразмерялось с его совершенно нестандартными формами, что только удавалось отыскать по армейским складам.

— Я не совершаю распятия, — твердо ответил Ордаш. — Я всего лишь скульптор. Скульптор, а не палач.

— Не-ет, — решительно помахал перед собой костлявым указательным пальцем лжефюрер. — Вы — специалист по распятиям. Весь ваш род — это род распинателей Христа.

Гордаш отшатнулся так, словно ему плеснули в лицо кипятком. «Род распинателей Христа!» — такого слышать ему еще не приходилось. Но ведь и встречаться с фюрером — тоже!

— Замечу, что сам Отшельник обучался в православной духовной семинарии и готовился быть священником, — выдал фон Риттер одну из тайн духовно-творческого восхождения пленного, раскрытую перед ним самим Штубером. — Затем оказался рядовым Красной Армии, попал в окружение, какое-то время партизанил, и вот теперь он здесь.

— Вместо того, чтобы давно быть распятым, — заметил адъютант коменданта Удо Вольраб.

«Вот этого кретина-адъютанта как раз и следует отдать в руки специалиста по распятиям, — молча пожевал нижнюю губу Штубер. — А что, хватит Отшельнику терзать камень и древесину. Пусть поупражняется на живом «материале». Пора оттачивать мастерство художественного распятия на реальном распятии «натурщика». Понимаю, кое-кто из радетелей «чистого искусства» станет обвинять меня в излишнем натурализме. Но ведь не я первый предавался этому творческому грехопадению — натурализму. И потом, почему бы не объявить это новым течением натуралистической школы. По имени основателя — «штуберизмом»? Ну, это поначалу термин будет резать ухо ценителей, а со временем привыкнут».

— Я не специалист по распятиям, — спокойно возразил Отшельник по-русски, — я — резчик по дереву, скульптор.

— Всю жизнь распинать Христа! — не слушал ни его, ни переводчика лжефюрер. — Как такое можно выдержать? Человеческая психика, психика христианина не способна справиться с таким грехом...

— Распяли его задолго до меня, — без переводчика понял сказанное Отшельник.

— И все же не может такого быть, чтобы у вас не возникало ощущения сопричастности к этой казни.

— Почему же, возникает, — вдруг по-немецки ответил фюреру бывший семинарист. — Это чувство вины. Всякий раз, когда мне приходится вытесывать распятого Христа, мне кажется, что я и сам был среди тех, кто действительно распинал его на Голгофе.

— Да, вы и в самом деле ощущаете это?! — искренне заинтересовался лжефюрер Зомбарт.

— Но все же распинал его не я. Что касается меня, то этими «распятиями» я всего лишь каждодневно напоминаю людям о самом страшном из земных грехов наших.

— Понимаю, таким образом вы заставляете их раскаиваться, — кивнул лжефюрер.

— Даже не помышляю об этом. Создавая очередное «Распятие», я хочу, чтобы они вечно молились тому, кого распяли, зная при этом, что, отмолившись, они вновь отправятся распинать.

«А ведь мудро рассуждает, подлец! — восхитился Штубер, пытаясь запомнить сказанное Отшельником, чтобы затем воспроизвести в своей книге, окончательное название которой должно быть «Психология войны и воинов».

Барон был счастлив от того, что в течение войны ему удалось собрать целую энциклопедию «людей войны» — с их необычными характерами, взглядами на войну и человечество, на жизнь и смерть; со всеми странностями их поступков и поведения на передовой и в тылу врага; с проявлениями их трусости и храбрости, веры и безверия в Бога, в некие высшие силы и собственную судьбу.

Диверсант, не раз побывавший в тылу врага; храбрейший солдат, множество раз доказывавший, что умеет презирать смерть и ценить мужество врага, Вилли Штубер уже давно не ощущал никакой ненависти к представителям тех народов, которые были втянуты фюрером в войну с рейхом.