Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

В первые теплые дни весны в театре Дельф, за которым вздымались бледные орлиные утесы Фирид, перед огромным храмом Аполлона и широким заливом внизу, Союз увенчал Филиппа золотым лавровым венком. Он и его сын прославлялись в длинных речах и одах, которые пел хор; скульптор сделал наброски для статуй, которые будут посвящены храму.

После этого Александр гулял с друзьями по многолюдной террасе, где гудела разноликая пахучая толпа со всех краев Греции и даже из таких дальних стран, как Сицилия, Италия и Египет. Приношения богатых почитателей Аполлона исчислялись головами рабов и жалобно блеющим скотом; в плетеных клетках ворковали голуби; лица появлялись и пропадали: нетерпеливые, полные благочестия, облегчения, осунувшиеся от волнения. Это был день оракула.

Под шумок Гефестион спросил Александра на ухо:

— Почему ты не сделаешь этого здесь?

— Не сейчас.

— Это успокоит тебя.

— Нет, время неподходящее. В таком деле прорицателя нужно захватить врасплох.

В театре давали пышное представление; протагонистом был Фессал, прославившийся ролями героев. Это был приятный пылкий юноша, к фессалийской крови которого примешивалась кельтская; годы учения в Афинах смирили его природное пламя хорошей техникой, а порывистость — хорошими манерами. Он часто играл в Пелле и стал любимцем Александра, специально для которого создал особую трактовку героической души. Сейчас, когда он выступал в «Аяксе» Софокла в ролях Аякса и Тевкра одновременно, казалось немыслимым даже предположить, что первый из них переживет свою славу, а второй изменит памяти павших. После спектакля Александр вместе с Гефестионом зашел в комнаты актеров. Фессал снял маску Тевкра и вытирал полотном пот со своего резко очерченного лица и коротких вьющихся волос каштанового оттенка. На звук голоса Александра он обернулся и, просияв большими светло-карими глазами, сказал:

— Я рад, если ты доволен. Я играл для тебя одного.

Они еще немного поговорили о недавних поездках актера. В конце беседы Фессал сказал:

— Я бываю во многих местах. Если тебе что-нибудь понадобится, не важно что; если тебе будет нужен человек на которого можно положиться, — знай, я сочту это за честь.

Александр понял его. Актеры, слуги Диониса, находились под защитой бога, их часто использовали как послов, еще чаще — как тайных посредников.

— Спасибо, Фессал, — сказал Александр. — Нет никого, кому бы я доверился охотнее.

Когда они шли обратно к стадию, Гефестион сказал:

— Ты знаешь, что этот человек все еще влюблен в тебя?

— И что же? Нужно быть, по крайней мере, любезным. Он чувствителен и все понимает правильно. Может, когда-нибудь у меня и возникнет в нем нужда, кто знает?

Хорошая погода устоялась. Филипп направился к Коринфскому заливу и захватил Навпакт, властвующий над проливом и морем. За лето царь прошел по стране за Парнасом, укрепляя города, ободряя союзников, прокладывая дороги, откармливая на пастбищах коней. Время от времени он делал ложные вылазки на восток, где афиняне и фиванцы усиленно укрепляли перевалы в горах. После этого он отходил назад, оставив врагов выдохшимися и утомленными, и устраивал игры или учения, чтобы его собственные солдаты не потеряли форму.

Даже сейчас он отправил посольство в Афины и Фивы, предлагая обсудить условия мира. Демосфен заявил, что Филипп, нападение которого было дважды отражено союзной армией, пришел в отчаяние; его просьба о мире — лучшее тому доказательство. Одним хорошим ударом на юге с ним будет покончено.

На исходе лета, когда пожелтел ячмень, росший между деревьями в оливковых рощах Аттики и Беотии, Филипп вернулся в Элатею, оставив гарнизоны во всех крепостях на западе от Парнаса. Форпосты Фив и Афин занимали ущелье в десяти милях к югу. Пока мирные предложения Филиппа не были отвергнуты, он ограничивался тем, что дразнил врагов. После все изменилось, пришло время показать свою силу. Армии Филиппа обошли форпосты с флангов и могли отрезать их от Фив в любую минуту, по желанию царя. На следующий день разведчики Филиппа донесли, что фиванцы ушли, и Филипп занял их укрепления.

Конники выглядели счастливыми; они чистили сбрую и оружие и холили своих лошадей. Предстоящая битва должна была развернуться в долине.

Ячмень побелел, оливки созрели. По календарю Македонии настал месяц Льва. В крепости царь Филипп давал праздничный пир в честь дня рождения сына. Александру исполнилось восемнадцать.

Элатею приукрасили: тканые ковры на стенах царского дома, мозаичный пол. Пока гости пели, Филипп заметил:

— Ты еще не попросил себе подарка. Чего бы тебе хотелось?

Александр улыбнулся.

— Ты сам знаешь, отец.

— Ты это заслужил, она твоя. Осталось недолго. Я возьму себе правый фланг, там вечно какие-то неполадки. Ты будешь командовать конницей.

Александр медленно опустил на стол свой золотой кубок. Его мерцающие глаза, зрачки которых расширились от выпитого вина и видений, встретились с черным блеском единственного глаза Филиппа.

— Если ты когда-нибудь пожалеешь, отец, меня уже не будет в живых, чтобы узнать об этом.

Назначение было встречено приветственными криками и здравицей. Сразу же вспомнили давние предзнаменования: победа в беге на Олимпийских играх, разгром иллирийцев.

— И третье, — сказал Птолемей, — то, что я помню лучше всего, потому что был в возрасте, когда верят в чудеса. Тот день, когда в Эфесе сгорел великий храм Артемиды. Пожар в Азии.

— Никто не мог рассказать, как это случилось, — вставил кто-то. — Войны ведь не было. Молния ударила или какой-то жрец опрокинул лампу?

— Нет, это сделали нарочно. Я слышал имя виновника. Гейро… Геро… какое-то длинное имя. Неарх, ты не помнишь?

Никто не вспомнил.

— Выяснили, зачем он это сделал? — спросил Неарх.

— Да, он сам охотно сказал, прежде чем его убили. Он сделал это для того, чтобы его имя помнили вечно.

Рассвет мерцал над низкими холмами Беотии, вереском и кустарниками, дочерна выжженными летним солнцем; там и тут виднелись серые валуны и каменный гравий. Темные и выцветшие, как вереск, закаленные, как камни, колючие, как терновник, через холмы к равнине устремились люди. Они скатились вниз по склонам и запрудили долину реки; толпа уплотнялась, но продолжала упорно прибывать.

Показались смутные очертания конницы; раскованные лошади осторожно ступали, пофыркивая в вереске; босые ноги всадников сжимали непокрытые седлами бока. Только доспехи и оружие слабо побрякивали и звенели.

Небо посветлело, но солнце еще пряталось за огромным массивом Парнаса на востоке. Широко простиралась омытая весенним разливом равнина. Река Кефисс, вернувшаяся в свое летнее лоно, журчала по камням. На востоке, еще погруженные в лиловую тень, виднелись розовые дома, стоявшие на террасах низкого склона Херонеи.