Робкие создания - Клэр Чемберс

грядку, луг с полевыми цветами и открывавшийся за деревьями вид, который теперь был безнадежно испорчен серыми черепичными крышами нового жилого массива. В том, как он по-хозяйски показывал свои угодья, чувствовались гордость и уверенность – качества, прежде ему неведомые.

Марион в мешковатых штанах, хлопковой блузе и соломенной шляпе с обтрепанными полями расставляла на маленькой кирпичной террасе мебель. Завидев Хелен, она бросила взбивать подушки и помахала ей.

– Иди сюда, возьми попить! – крикнула она, прежде чем Уильям успел утащить гостью к ручью, чтобы показать рыбу. – Я компот из красной смородины сварила. Кислющий, аж зубы сводит, ну а куда еще ее девать?

Была середина сентября. Они с Уильямом уже месяц обживались в коттедже, и Хелен понятия не имела, как у него дела. Лишь один раз она получила открытку от Марион: “У нас все хорошо”. И вот наконец долгожданное приглашение на обед. Ей не терпелось узнать, как он устроился в новой жизни – или, быть может, вернулся к прежней, которую постоянно вспоминал.

– Как вы? – спросила Хелен, когда они обнялись и сели за потертый деревянный стол, на котором стояли бокалы с пугающе кислым напитком. – Уильям, мне кажется, чувствует себя тут как дома.

Сам он не мог ответить – Марион отправила его в сарай за зонтом от солнца.

– За-ме-ча-тель-но, – с расстановкой отчеканила миссис Кенли. – Потихоньку учимся уживаться с чудинками друг друга. Могу поспорить, Уильяму приходится мириться с гораздо большим их числом, чем мне.

Хелен даже не сомневалась, что она ни за что не скажет о нем плохо.

– Он обожает бывать на улице, – продолжала Марион. – В саду дел хватает, но я стараюсь его не переутомлять. С собаками много возится, но это даже хорошо. Не уверена, как мы будем справляться долгими зимними вечерами, но у нас уже появились свои ритуалы.

Она замолчала: из-за угла коттеджа появился Уильям, волоча за собой тяжелую каменную подставку и деревянный зонт с несколькими сломанными спицами. Спаниели сновали у него под ногами.

– Ма, куда ставить? – спросил он, присев, чтобы осмотреть повреждения.

– Куда-нибудь сюда, чтобы стол был в тени, а то масло растает. Я тут рассказываю Хелен о нашем с тобой распорядке дня.

– Пирог в четыре, – привел пример Уильям.

– Именно! Что бы мы ни делали, в четыре часа откладываем все в сторону и садимся пить чай с какими-нибудь сладостями. Часто что-нибудь печем. У Уильяма получаются очень вкусные булочки!

– Еще “Воскресный вечер в лондонском Палладиуме”, – напомнил он. – По воскресеньям.

– Мы любим по вечерам смотреть телевизор.

– Как он тебя назвал? – спросила Хелен, когда Уильям снова ушел в сарай за инструментами.

– Да, он зовет меня “Ма”. Думаю, это сокращение от Марион. Надоело быть “миссис Кенли” в собственном доме, – призналась она и застенчиво хихикнула.

– А один он куда-нибудь ходит?

– Выгуливает собак по окрестным тропинкам, по одному и тому же маршруту. Общается с другими собаководами. Ходит в местный магазин за продуктами – его там знают. Словом, недалеко от дома. У нас есть велосипед – остался от Бэзила, – но он пока не слишком хорошо с ним управляется. Видимо, кататься все-таки нужно учиться в детстве. Соседи тут недавно интересовались, не хочет ли он поработать у них в саду пару часов в неделю – может, из этого что-то выйдет.

– Рисует?

Когда Уильяма выписывали из больницы, Хелен подарила ему на прощание набор карандашей, цветные чернила, ручки, кисти и несколько альбомов.

– Нет, пока даже не садился. Не знаю почему. Может быть, со временем снова начнет.

– Наверное, так он переживал одиночество, – предположила Хелен. – А теперь в этом нет нужды.

– Пока что он старается проводить как можно больше времени на свежем воздухе. Мне кажется, зимой он точно возьмется за рисование.

– А ты сама? Скучаешь по своей квартире, по балетной школе?

– Спасибо, что спросила. Честно говоря, не очень. Я все время чем-то занята. По понедельникам хожу на хор, а Уильям остается с собаками и занимается делами. Возвращаешься, а дома тебя ждут, так приятно.

Хелен безумно хотела расспросить ее о Фрэнсисе, но не решалась. Марион, мудрая и проницательная женщина, могла неверно расценить ее любопытство. В глубине души она надеялась увидеть его сегодня, но не удивилась, что он не приехал. Фрэнсис ясно дал понять, что не одобряет эту затею, поэтому и держался в стороне.

Уильям принес деревянные шканты с мотком бечевки и принялся чинить зонт, сооружая шины для сломанных спиц. Он снял панаму, и на лбу под ней оказался большой лейкопластырь: никак не мог привыкнуть к низким балкам и постоянно бился о них головой.

– Ты большой молодец, – похвалила его старания Марион.

– Показать… тебе коттедж? – спросил он, закончив возиться с зонтом, который, немного покосившись, теперь стоял у стола.

Уильям все еще запинался, обращаясь к Хелен на “ты”. Ему трудно давался переход к неформальному общению.

– Да, давай! – воскликнула Хелен и сразу же поднялась с места, понимая, как это для него важно.

Уильям специально продемонстрировал, как открывается верхняя и нижняя половины двери, чтобы Хелен могла по достоинству оценить ее практичность.

– Удобно: можно впускать или не выпускать собак, – пояснил он.

Внутри было чисто и опрятно, мебель либо старая, либо винтажная, и Хелен задумалась, что изменилось здесь с тех пор, как Уильям приезжал сюда ребенком. Кухню явно обновили: провели электричество и поставили современную духовку вместо чугунной печи, которую требовалось растапливать. Однако на поверхности большого деревянного стола, стоявшего посреди комнаты, виднелись сколы и царапины, появившиеся за десятилетия использования.

В просторной гостиной, которая практически полностью занимала весь первый этаж, было два плюшевых дивана, три плетеных лежанки для собак и в углу – похожий на коробку телевизор. Над камином с закопченной топкой возвышался портрет Эрнеста Таппинга. Здесь, в изящной обстановке Брок-коттеджа с его ситцевыми шторами, он смотрелся еще более чужеродно, чем в угрюмом викторианском интерьере родного дома Уильяма. Увидев его, Хелен снова подивилась великодушию Марион.

– Как здорово, что можно полюбоваться работой твоего отца. А мамино изображение есть?

С одной из полок, где стояли сувениры и фотографии, Уильям взял одну в рамке и протянул ее Хелен. Сквозь ушедшие в прошлое десятилетия на нее загадочным взглядом смотрела шестнадцатилетняя Роуз Таппинг с короткой стрижкой “под фокстрот” и в платье с отложным воротничком.

– Какая красивая, – сказала Хелен, ни капли не приврав.

Она не выглядела счастливой, но в двадцатые годы улыбаться в объектив камеры было не принято – так же, как влюбляться в женатого мужчину и рожать от него ребенка.

– Это мама до моего