Зимняя мантия - Элизабет Чедвик (Англия)

Подойдя к очагу, он взял чашу с вином, которое уже нагрелось от близости к огню.

– Когда я болел, я видел во сне твоего отца, – рассказывал он. – Он пришел ко мне и показал, что с другой стороны холма может жить ужас, не только свобода. Не знаю, был ли это сон или видение, но это была одна из причин, почему я повернул назад.

– Как же твоя клятва крестоносца? – спросила Матильда. – Простят ли тебе этот грех?

– Кто знает? – Он неуверенно пожал плечами. Быть обвиненным в нарушении клятвы может означать навсегда закрытую дверь. Он с облегчением повернул назад, страсть к путешествиям уже оставила его, но ему все еще хотелось, чтобы дверь была открыта. – Я сейчас думаю: а не построить ли нам церковь в Нортгемптоне в благодарность за мое возвращение?

– А я смогу строить? – настойчиво спросил Уолтеф. Симон рассмеялся и взъерошил рыжеватые кудри сына.

– Ну конечно, – кивнул он. – Присматривать за ней будет одной из твоих обязанностей, когда ты подрастешь.

Мальчик просиял, как будто ему подарили дорогой подарок.

– Ты любишь строить? – спросил Симон, заметив его восторг.

– Я люблю церкви, – пояснил Уолтеф и поскакал дальше хвастаться своей находкой.

– Мать говорит, что у него призвание, и мне кажется, она права, – сказала Матильда. Она взглянула на мужа блестящими от слез глазами. – Но это неосуществимо, если он останется единственным сыном.

Симон встретил ее взгляд и почувствовал жгучее желание.

– Тогда нам следует об этом позаботиться, – улыбнулся он.

Она оглянулась через плечо. Последний солдат только что вышел, закрыв за собой дверь. Свечи весело пощелкивали, от очага шло приятное тепло.

– У нас есть время, – тихо шепнула она мужу и взяла его за руку. – Пока, по крайней мере, ты не захочешь посмотреть на то, что находится с другой стороны холма, что бы это ни было.

Матильда разглядывала круглые коричневые луковицы, которые он бросил на кровать.

– Что это?

Он закинул руки за голову и подарил ей улыбку удовлетворенного близостью человека.

– Ты должна на слово поверить человеку, который продал их мне. Он сказал, что, если ты посадишь их осенью, по весне они расцветут первыми. Он сказал, что цветы белые и изящные, но очень крепкие.

– Я посажу их сразу же, как мы вернемся домой, – пообещала она и аккуратно ссыпала луковицы в мешочек.

– Видишь, даже когда я преследовал демонов, я помнил о тебе и твоем саде.

На Матильду это не произвело особого впечатления.

– Я же думала о тебе каждый день, – сказала она. – Я колени себе стерла, сначала молясь, потом жалуясь. – Она отложила мешочек в сторону и повернулась к нему. – Но я научилась с этим жить. Это как оплакивать. Боль не уходит, но со временем ослабевает. Я нужна была детям, людям. Как ни хотелось мне забиться в щель и зализывать свои раны, я не могла себе этого позволить. – Она услышала, что ее тон стал обвинительным и резким, и замолчала. Он теперь с ней – только это имело значение. А ведь она могла очень легко потерять его.

– Я не хотел похвастаться, что я о тебе думал, – тихо сказал он и потрогал прядь ее волос… – Я купил их, потому что мы плохо расстались… я чувствовал себя виноватым… и иногда не понимал, что я делаю так далеко от дома. Я купил их и потом часто представлял себе, как ты сажаешь их в своем саду.

Матильду захлестнули волна нежности и раскаяние. Наклонившись, она поцеловала его.

– Теперь ты дома, – улыбнулась она. – Давай не будем грустить. – Она старалась говорить непринужденно. – У меня тоже есть для тебя подарок.

– Кроме того, что ты мне уже подарила? – усмехнулся он.

Матильда засмеялась и покраснела.

– Не думаю, что я могла бы запереться в монастыре, как моя мать.

– Даже не мысли о таком.

Она направилась к своему сундуку, открыла крышку и достала оттуда рубашку из тонкого льна и тунику из голубой фламандской шерсти с английской вышивкой по вороту, обшлагам и подолу.

– Я смерила ту тунику, что ты оставил, – объяснила она. – Мне надо было чем-то занять руки, когда не было других дел. – Она не стала говорить, что какое-то время спала в обнимку с его старой туникой и что шитье новой помогло ей примириться с его отсутствием.

– Никогда не видел такой красоты! – восхитился он, беря тунику и разглядывая тонкую работу.

Довольная его похвалой, Матильда снова легла рядом.

– Уж не знаю, – сказала она, поднимая его торопливо сброшенные штаны, – где ты научился ставить такие аккуратные заплатки.

На какой-то момент в комнате стало очень тихо.

– Это не моя заслуга, – пояснил он. – Штопала одна из прачек. – Внезапно он стал торопливо мерить рубашку и тунику.

– Одна из прачек, – повторила Матильда, прищурившись.

– Она шила и обстирывала всех, – сказал он из-под туники. Когда голова показалась в отверстии, он постарался не встречаться с ней глазами.

Матильда ничего не сказала. Она решила не спрашивать, был ли ей Симон верен во время своего путешествия. Крестоносцы клялись соблюдать чистоту, пока они являются солдатами Христа, но она знала, что многим не удалось сдержать эту клятву. Симон хоть и не был охоч до женщин, но она знала, как он стремится к новым пастбищам. Но прачка не может представлять угрозу ее положению, к тому же в его сопровождении вообще не было женщин. Поэтому она больше об этом не заговаривала и, хотя и не забыла, не слишком об этом задумывалась.

Нортгемптон, Рождество 1097 года

– Мне сюда его повесить? – спросил Уолтеф. Он взмахнул ярким бантиком, потом встал на цыпочки и повесил его на голую ветку яблони.

– Да, милый, все правильно, – похвалила его Матильда, тоже наряжавшая дерево. Ее мать никогда не устраивала праздника в честь дерева, чтобы оно принесло много плодов осенью. Такое же язычество, как и эльф в колодце, считала она, ерунда, которую нельзя терпеть. Но отец всегда разрешал украшать деревья, Матильда тоже поддерживала эту традицию.

Симон поднял маленькую дочь, чтобы она могла повесить на яблоню серебряные колокольчики.

– В прошлом году в это время я в Бриндизи ждал весны, – сказал он. – Кажется, это было сто лет назад.

– Это и было сто лет назад. – Подняв стоящую на земле корзинку, Матильда достала оттуда яблоко, вырезанное из дерева. Отдала его сыну и взглянула на мужа. – Ты ведь жалеешь, что повернул назад, верно? – угадала она.

Симон повел плечами.

– Немного, – признался он. – Я ведь давал клятву, а я всегда гордился тем, что держал слово.