Ахульго - Шапи Казиев

Я бился с врагами отечества в Европе, а теперь пойду с вами на полудиких обитателей здешних гор и лесов. Но служба государева везде равна, и враги его должны повсюду быть повержены вами, храбрые воины!

Вам знакомы уже, ребята, труды и неприятель, на которого я поведу вас. Одна сила оружия укротит или истребит этих нарушителей спокойствия как в горах и лесах, так и в самых границах наших. Пойдем, отыщем их в их убежищах, которые они почитают неприступными. Откуда человек выходит – туда достигнет наш штык.

Много есть между ними таких, которые желают наконец покоя, под защитою нашего оружия. Отличим их от непокорных там, где они явятся. Женщинам же и детям, ребята, непременно и везде – пощада! Не будьте страшны для безоружных.

Приступим же к нашему делу с надеждою на Бога и государя. Дружным натиском и верным штыком выбьем мы неприятеля из-за скал и завалов. Бросится ли он на вас, примите его бесстрашно, и он обратится назад. Так с Божией помощью проложим мы дорогу для себя и для славы нашей в потомках.

Твердо полагаюсь на вас, господа начальники всех чинов, в строгом наблюдении за исполнением смысла сего приказа.

Вы поведете умно и неустрашимо солдат, уже известных своею храбростью!»

Войска ответили оглушительным «Ура!».

Затем начался молебен. Священник обошел ряды со святою водой и пением «Спаси господи, люди Твоя и благослови достояние Твое». Солдаты, обнажив головы, усердно крестились и повторяли молитвы.

В завершение смотра войска прошли под торжественную музыку церемониальным маршем. И хотя Граббе не всем остался доволен, но воодушевление войск так его растрогало, что генерал смахнул перчаткой слезу.

Граббе осознал себя повелителем всей этой грозной массы, и ему не терпелось пустить ее в ход. Оставалось лишь сформировать походный штаб отряда. Это было важнейшим делом, особенно потому, что по окончании похода первыми получали награды именно штабные, порой за чужие подвиги, а тем, кто действительно воевал, могло ничего и не достаться. Граббе велел делать назначения, не взирая на звания, и первым зачислил в свой штаб Милютина.

Но начальником штаба снова оказался Траскин, который и принялся назначать остальных штабных чиновников, начиная с дежурного штаб-офицера, которым сделал своего приятеля по кутежам. Штаб-офицер, в свою очередь, назначал адъютантов, те – писарей, ординарцев, вестовых, денщиков и прочих нужных в штабе людей, которые, про преимуществу, оказывались старыми знакомыми адъютантов.

Граббе торопился двинуться в поход, но Траскин отговаривался тем, что не все еще заготовлено и не все транспорты прибыли. Еще больше не хватало Траскину лошади для себя самого. Ему приводили одну сильнее другой, но никак не могли выбрать подходящую. Лошадей приводили с конного базара в Эндирее. И каждый хозяин нахваливал свою, рассчитывая выгодно ее продать.

– Всем хороша, ваше высокоблагородие!

Траскин недоверчиво косился на скотину и спрашивал:

– Чем же она хороша?

– Сильна, как буйвол, ваше высокоблагородие.

– А меня выдержит? – сомневался Траскин.

– Бог даст, выдержит, ваше высокоблагородие, – обещал продавец.

– А как резва!

– Пошел прочь, дурак! – сердился Траскин.

Однако не пешком же ему было отправляться в горы? Это было бы еще невозможнее, чем найти подходящую лошадь. И Траскин взбирался на лошадей со ступенек штаба в специально для него сделанное седло, но редкая лошадь могла потом идти, не говоря уже о том, чтобы скакать.

Однажды ему привели верблюда. Хозяин убеждал, что лучше этой неприхотливой и выносливой скотины Траскину не сыскать:

– Носит, как пять лошадей, а в корме и питье до невероятности воздержан!

Продавец брался выучить Траскина ездить на верблюде, а верблюда – слушаться такого большого начальника. Несмотря на всю нелепость этого предложения, вызывавшего у остальных лишь улыбки, Траскин чуть было не согласился. Для опыта он велел проехать на верблюде своему адъютанту. Но тот не совладал с животным и свалился через несколько же шагов. Если бы такое случилось с Траскиным, он вряд ли бы когда-нибудь вообще поднялся. Верблюду дали отставку.

Экипажи для горных дорог тоже не годились, как не помещался Траскин и в обычной походной палатке.

Люди, служившие на Кавказе, как правило, становились сухими и поджарыми. Природа накладывала на них свое лекало, не терпевшее лишнего. Траскина это не коснулось. Напротив, он еще более раздобрел на казенных деликатесах. Он увеличивался в объеме так быстро, что портные не успевали шить новые мундиры, и Траскин частенько удивлял всех ватой и нитками, торчавшими из треснувших швов.

Граббе начал подумывать, не отставить ли Траскина от похода. Этот нахальный выскочка и без того обременял его своей бесцеремонностью, а в горах был бы только лишней обузой. Но еще больше Граббе хотелось заставить изнеженного Траскина, этого паркетного шаркуна, понюхать настоящего пороху, а не канцелярского, в бумажных сметах, который не горел и не чадил, а только набивал его карманы. Однако сам Траскин и не думал отказываться от похода. Он горел желанием добраться до Ахульго. И не столько затем, чтобы сразиться с Шамилем, сколько потому, что был уверен: там его будет ждать, по меньшей мере, золотой Георгий на шею, если не генеральский чин.

Мучения Траскина разрешил Милютин. Он добыл для него большую калмыцкую кибитку, которая после обустройства удовлетворила потребности Траскина. Сшили ему и особую палатку, которую везли на двух повозках.

В ожидании приказа к выступлению батальоны принялись за свои обычные дела: чистили оружие, приводили в порядок амуницию, пели, соревновались, кто кого перепляшет, и задирали солдат из других частей, которых они не любили пуще горцев. Это повелось издавна. Прежние походы оставили за собой длинный шлейф взаимных обид, когда одни части обходили наградами, а другие превозносили не за дела, а за приближенность командиров к высшему начальству.

Офицеры встречали старых знакомых, приглашали друг друга в гости и проводили ночи за воспоминаниями и предположениями о ждущих их испытаниях. А когда бывали приглашены на обед к командующему отрядом, то застолье продолжалось затем в палатках с приглашением лучших музыкантов Развадовского.

Казаки показывали свою удаль, на всем скаку поднимая с земли целковые и рубя тыквы, которые бросали им навстречу.

В целом же все было спокойно, все будто набиралось сил перед трудной работой. Но спокойствие это было лишь пеленой, покрывавшей дела совсем другого свойства.

Вдруг выяснилось, что по ночам бесследно пропадают солдаты. Разъяренный Граббе приказал усилить караулы, выставить новые секреты и двойные цепи вокруг лагеря, но солдаты продолжали исчезать. Начальство старалось скрывать эти неприятные факты, но все догадывались, что солдаты бегут к горцам. То ли воевать не хотели, то ли бежали от муштры и рукоприкладства их благородий.