Сиротка. Дыхание ветра - Мари-Бернадетт Дюпюи

Тала протянула Эрмин чашку чаю. У индианки явно испортилось настроение, в уголках рта залегли горькие складки.

— Девочка моя, знаю, тебе это будет неприятно, но мы тоже уезжаем, — заявила она Эрмин. — Киона и я. В этом городке нам обеим оставаться небезопасно. Я доверяю только лесу. Мне будет лучше среди сородичей монтанье. Не обижайся, ты сделала все, что могла, но Киона будет в большей безопасности где-нибудь в другом месте.

— Где? — прервала ее Эрмин. — В другом месте! Что тебе взбрело в голову? «Где-нибудь в другом месте» — это бессмысленно! Да еще в начале января, в самые холода? Тала, прошу тебя, не уезжай!

Ей хотелось добавить: «Не разлучай меня с Кионой!»

— Я знаю, где укрыться, и я не передумаю. Не задавай мне вопросов. Могу сказать только одно — вдали от наших лесов я слабею. И Киона тоже.

— Мимин, не сердись, — ласково сказала девочка. — Я рада, что уезжаю отсюда. Я возьму с собой плюшевого мишку Дюки и агатовые шарики, которые подарил Луи.

Эрмин поняла, что рождественская передышка закончилась. Тала похлопала ее по плечу.

— Не беспокойся, я буду сообщать тебе новости, — заверила ее свекровь.

— Как?

— Придумаю!

— Но как же Тошан? Что, если он пробудет всю зиму в Цитадели и снова получит увольнение, а тебя здесь не будет, — сказала Эрмин, дрожа от негодования. — Не говоря уже о том, какой опасности подвергается Киона. Болезнь, голод, холод.

— Ошибаешься, дочь моя. Я хорошая мать, а уезжаю, чтобы защитить ее.

И тут Киона сделала нечто неожиданное. Бросившись к Эрмин, она обвила своими ручонками ее шею. Она пристально посмотрела на нее с присущей ей светлой улыбкой. «Боже мой, такое впечатление, что это я — ребенок, а она — взрослая!» — подумала Эрмин, озадаченная тихой силой, исходившей от взгляда девочки.

— Не грусти, Мимин! Я должна уехать!

Эти слова еще долго будут звучать в голове Эрмин. Ей было безмерно грустно, когда она складывала одежду, когда упаковывала ее в рюкзак, и всю дорогу до Валь-Жальбера в машине Онезима. Ей виделась Киона, стоявшая у окна и посылавшая ей воздушные поцелуи. В один день молодая женщина перенесла расставание с мужем и любимой младшей сестренкой, и это казалось ей чрезмерной жестокостью.

Когда Лора и Жослин, несмотря на пронзительный ветер и колючий снег, вышли встретить их на крыльцо, Эрмин разрыдалась и бросилась в объятия отца.

— Боже, как тяжело! — пожаловалась она.

Дети помчались в гостиную, где их радостными криками встретил Луи. Мирей сочла, что самое время принести блюдо дымящихся глазированных оладий.

— Входи же в тепло, бедняжка ты моя, — сказала Лора. — Идем!

Родители мягко поддерживали ее, желая выказать сострадание и любовь. Эрмин наконец почувствовала, что она в надежном месте, в окружении своих. Здесь она могла плакать, страдать или забыться сном. Это было ее гнездо, ее убежище.

В нескольких километрах к северу Тала и Киона сидели в вагоне поезда, который шел в направлении, противоположном тому, куда уехал Тошан. Индианка бесстрастно взирала на белый пейзаж за окном, затушеванный вьюгой. Глаза девочки были закрыты. Ее не пугали ни дальние места, ни расстояния, о которых говорили взрослые и которые они определяли по карте. Мать могла везти ее хоть на край света: Киона теперь знала, как преодолеть любой путь. Достаточно было очень сильно захотеть, дождаться едва уловимого зова тех, кто в ней нуждался, и подумать о них еще более сосредоточенно. И тогда ничто не сможет помешать ей оказаться рядом с ними.

Валь-Жальбер, воскресенье, 31 декабря 1939 г.

По возвращении из Роберваля Эрмин старалась держать себя в руках. Родители были рады видеть ее в ровном настроении, но им была неизвестна истинная причина этого. Она хотела уберечь Киону, и только поэтому перестала плакать и сетовать на судьбу, стараясь не взывать мысленно к девочке.

Каждый день после полудня, закрывшись в своей комнате, она повторяла оперные арии. Вокальные упражнения успокаивали ее, приносили своего рода упоение. Самые высокие ноты освобождали ее от земных забот. Довольные домочадцы слушали гаммы и любимые арии Соловья, как любил ее называть Жослин.

Эрмин решила, что стоит поддерживать форму на случай, если весной ей предложат какие-нибудь контракты. Нужно было зарабатывать на жизнь, хотя солидное состояние Лоры позволяло ни о чем не беспокоиться. С началом войны снова заработал металлургический завод, который ее мать унаследовала от Фрэнка Шарлебуа, так что финансовые проблемы практически перестали волновать Шарденов.

В этом никто бы не усомнился, попав в их роскошное жилище, затерявшееся в обезлюдевшем рабочем поселке. Каждый год Лора покупала новые безделушки и мебель или заменяла люстры, не расставаясь со старыми. В летние месяцы по ее указанию была оборудована новая современная ванная комната, повсюду, где ей захотелось, установили дополнительные светильники. Вот в таком уютном коконе должна была пройти зима и для детей, и для взрослых.

В этот день Мирей вместе с Шарлоттой занялась приготовлением изысканного ужина. В кухне было очень жарко, и обе то и дело с ликованием поглядывали в окно: снова пошел снег.

— Если не перестанет валить снег, нас занесет по самую макушку! — пошутила экономка. — К счастью, у нас всего вдоволь. Мадам так предусмотрительна!

— А мне здесь нравится, — заявила Шарлотта. — Есть где укрыться от непогоды, мы придумали славное меню, и сегодня вечером придет мой жених. Я так счастлива! Лора для меня теперь как мать родная.

Она ладонями разгладила свой передник в цветочек и, довольная, вздохнула. Каштановые локоны, высокая грудь, тонкая талия и очаровательная живость делали ее весьма привлекательной.

— А все-таки удивительно, — сказала вдруг Мирей. — Я всегда думала, что ты выйдешь замуж за Армана Маруа. Я знаю, что ты давно влюблена в Симона, но ведь Арман тебя просто обожает.

— Симон меня тоже обожает, — смеясь, возразила Шарлотта. — И потом, ты ничего не понимаешь в любви! Ты все время твердишь, что не хотела выходить замуж.

— Шарлотта, одно другому не помеха! Я же не слепая и не глухая. Не в укор тебе будь сказано, ты извела Армана, обращаясь с ним свысока. Ты на него даже не смотришь.

Шарлотта, поджав губы, принялась еще усерднее месить песочное тесто для традиционного пирога со свининой. Ее раздражала болтовня Мирей. Она сожалела о том, что Симон не выказывает страсти. Он держался почтительно — даже чересчур, на ее взгляд. Она мечтала о страстных поцелуях, о затаенном желании, а довольствоваться приходилось банальными знаками внимания и редкими поцелуями в щеку.

— Нет, ты только выгляни на улицу! — воскликнула экономка. — Эрмин с хозяином собрались собак кормить. Боже правый, они уже все в снегу. Лолотта, поставь чайник — когда вернутся, им захочется горячего чая.

— Мирей, не называй меня Лолоттой. Хватит с меня! И довольно трепаться об Армане, а не то уйду и будешь возиться одна у плиты.