Присягнувшие Тьме - Жан-Кристоф Гранже

– Какой же?

– Не слушайте, что она говорит. Ее нельзя слушать.

Совет был нелепым: я сюда и приехал именно затем, чтобы допросить Агостину. Директриса добавила:

– Она лжет. Это лживый демон.

Переговорная. Просторная комната с голыми стенами, в которой кое-где стояли школьные столики со скамейками, также выкрашенные поблекшей краской. Высоко под потолком – крохотные окошки, сквозь которые пробивался полуденный свет. Все убранство комнаты сводилось к распятию, висящему напротив меня, настенным часам и табличке с надписью, запрещающей курить. В комнате никого не было.

Охранница заперла за мной дверь. Я остался один, прохаживаясь по комнате, чтобы убить время. Под ногами я чувствовал что-то мягкое: пол был покрыт песком. Я заметил следы песка, забившегося в окна и во все углы. Пыль проникала сюда через другую закрытую дверь, которая, должно быть, выходила прямо в пустыню.

Звук отпираемого замка. Шаги. Кулаки у меня непроизвольно сжались. Нельзя было терять хладнокровия. Я сосчитал до пяти, прежде чем обернуться.

Охранница уже закрывала замок. Агостина садилась на стул, прямая и строгая, одетая в небесно-голубую блузку. Сам не знаю, чего я ожидал, но уж точно не этого мощного сияния.

От Агостины действительно исходило сияние, словно от святой.

Я подошел ближе и ощутил приятное тепло, как будто Агостины однажды коснулся источник несказанной силы, оставив на ней неизгладимую печать. Быть может, это след того чуда, которое ее исцелило? Я подавил это ощущение. Сюда я пришел, чтобы допросить убийцу Сальваторе Джедды, а не божью избранницу.

Я отодвинул стул и присел. Мне вспомнились высказывания скептиков в те времена, когда Богоматерь являлась Бернадетте Субиру. Судебные исполнители, полицейские, которые отказывались верить в откровения, склоняли голову, увидев эту молодую женщину. «Ее лицо само по себе – свидетельство встречи с Богоматерью, в нем отразился Ее лик…»

Мы сидели друг против друга. Агостина Джедда улыбалась. Она выглядела еще моложе, чем на фотографиях, – не старше двадцати пяти лет. Невысокая, тоненькая, даже хрупкая. Однако черты лица были четкими: черные глаза, сверкающие из-под высоких бровей, задорный вздернутый носик, красный, хорошо очерченный рот, словно глазированная ягода в чаше. Коротко стриженные черные волосы, обрамлявшие эту изящную картину, только усиливали ее бледность.

Я открыл рот, но Агостина опередила меня:

– Как вас зовут?

Голосок был тоненьким, слабым, но неприятным. Я ответил по-итальянски:

– Я Матье Дюрей. Полицейский из Парижского уголовного отдела.

– Хоть что-то новенькое, – произнесла она, словно это ее забавляло. – А то ко мне ходят одни священники.

Я положил перед ней фотографию Люка. Прежде всего я хотел убедиться.

– Я здесь не первый французский полицейский. Этот ведь тоже к вам приходил? Да или нет?

– Он совсем другое дело. Я его не интересовала.

– А кто же его интересовал?

По ее губам скользнула улыбка:

– Вы сами знаете.

Перед глазами у меня снова замелькали видения: Пазузу с пастью летучей мыши, ангел с головой фавна и большими сломанными крыльями, человек в рединготе и шапокляке с налитыми кровью глазами, воющие псы, пчелы, жужжащие, как под фонограмму. Я откашлялся и продолжал:

– Могу я задать вам несколько вопросов?

– Смотря о чем.

– О преступлении, совершенном в апреле 2000 года.

– Я уже все рассказала полицейским и адвокатам.

– Я буду только задавать вопросы. Вы же отвечайте, когда захотите. Идет?

Легкий кивок. Вокруг завывал ветер: долгий, леденящий душу животный стон. Я представил себе, как из-под двери проникает песок и засыпает всю комнату, чтобы похоронить нас заживо.

– Ваш муж был убит при необычайных обстоятельствах. Его убили вы?

– Избегайте очевидного – сэкономите время.

– Что вас заставило признаться в этом преступлении?

– Мне нечего было скрывать.

Агостина держалась непринужденно. В ее ответах чувствовалась раскованность. Я предпочел вести допрос жестко, как если бы допрашивал Агостину во время ее задержания:

– Это убийство носит особый характер. Сейчас я не говорю ни о нравственности, ни о мотивах. Я говорю о способе. Лично я не думаю, что вы обладаете необходимыми знаниями и навыками, чтобы совершить такое жертвоприношение.

– Это не вопрос.

– Где вы взяли кислоты?

– В больнице. Все это есть в материалах следствия.

– А насекомых?

– Я собирала самих насекомых и их личинки там, где была падаль: на свалках Патерно и Адрано.

– В грудной клетке жертвы был найден лишайник. Где вы его достали?

– В скальных пещерах возле Ачиреале. У нас он хорошо известен.

Она лгала. Такой лишайник встречался гораздо реже, чем обычный гриб. Оставался африканский скарабей, но о нем я не стал упоминать. Наверняка у нее и на этот случай готов ответ.

– Разные части тела разложились по-разному, а для этого требуются сложные приспособления. Как вы этого добились?

– Дело было в апреле. На стройке холодно. Достаточно было подогревать некоторые части тела, а остальные оставить как есть.

Агостина продолжала улыбаться.

– Почему вы выбрали такой сложный способ убийства?

– Следующий вопрос.

– Не хотите отвечать?

– Таков наш уговор. Следующий вопрос.

Я посмотрел на ее руки: они были такими же белыми, как лицо. Тонкие голубые вены виднелись под прозрачной кожей. Я не мог представить себе, как эти руки погружаются в тело Сальваторе и отрезают ему язык.

– Зачем вам понадобилось его убивать? Был ли у вас мотив?

– С чего вы взяли, что я вам отвечу? – развязно спросила она. – Я не говорила об этом ни полицейским, ни судьям. Даже адвокатам не говорила.

Ветер все завывал. Я подумал о Люке и решил сблефовать:

– У вас нет выбора. Я нашел жерло.

Она засмеялась отрывистым смехом, который быстро перешел в гулкое клокотание:

– Ты все врешь. Будь это правдой, здесь не было бы ни тебя, ни этих твоих вопросов третьеразрядного полицейского.

Несмотря на сарказм и обращение на «ты», я почувствовал, что в чем-то взял верх. Агостина знала, что я продвигаюсь на ощупь, но само слово «жерло» означало, что я шел по иному следу, чем полицейские из Катании. По единственно верному следу, который я сам еще плохо различал. Она прошептала: