Крест в круге - Дмитрий Герасимов

И она опять разрыдалась.

– Что же было потом? – У Милы перехватило дыхание.

Галинка попыталась успокоиться, даже взяла у мужа с рук ребенка и принялась ходить с ним по комнате.

– А потом он… пропал, – глухим голосом сказала она. – Мы искали его повсюду. Папа Максуд пошел в милицию вечером на следующий день. Там нам сказали, что в арыке найден труп мальчика. Примерно восьми – десяти лет. Я сама ездила на опознание…

– Вы узнали его?! – воскликнула Мила и даже привстала с места.

– По курточке. Знаете, такая курточка у него была стеганая… А еще – волосы. У него были очень красивые волосы…

– А что же – лицо? – выдохнула Мила. – Лицо вы не узнали?

Галинка остановилась посреди комнаты и с упреком спросила:

– Вы были когда-нибудь на опознании тела? Нет ничего страшнее этого зрелища, поверьте. Я сама медик, но когда речь идет о близком человеке… Особенно – о ребенке… У него было опухшее, почерневшее лицо с такими жуткими пятнами вместо глаз… Его бы родная мать не узнала! Ой, простите…

Галинка стушевалась и опустилась на стул. Некоторое время все сидели молча. Ребенок затих на руках, и было слышно, как тикают настенные ходики.

– Где он похоронен? – едва слышно спросила Мила. – Я хочу к нему… на могилку.

На следующий день женщины встретились на старом городском кладбище. Мила принесла с собой венок, обвитый шелковой лентой. « Моему единственному сыну. Прости меня, Боренька. Мама» – прочитала Галинка и опустила глаза.

Некоторое время они бродили среди могил, пока наконец не нашли ту, которую искали. Мила упала на колени перед надгробием, ткнулась лицом в детскую фотографию сына, несколько минут как завороженная разглядывала ее и вдруг, откинувшись назад, закричала. Это был даже не крик, а протяжный, леденящий кровь стон. Галинка в ужасе отступила и задрожала.

– Господи! Сжалься надо мной! Прости меня за то, что я так и не нашла правильного пути, не увидела его! А ведь он, скорее всего, был самым заметным! Порви этот проклятый круг, Господи! Потому что только ты можешь сделать это!..

Тяжелое, тревожное небо вздохнуло и уронило в вязкую тишину погоста горькие капли немого дождя. Это был первый дождь после длинной, холодной зимы.

На следующий день Мила пришла попрощаться. Она казалась спокойной, но Галинке почудилось, что в ее печальных, ослепленных горем глазах появился дрожащий огонек безумия.

– Вы будете жить в Москве? – скорее из вежливости, чем из участия поинтересовался Михаил.

– Возможно, – неопределенно ответила женщина и вдруг оживилась: – Конечно, в Москве! Адрес точный: отель «Националь», комната двести пятнадцать! Или – нет… Комната двести двадцать два! Три двойки! Это – счастливое число, не правда ли?

Галинка с мужем переглянулись.

– Вам сейчас будет нелегко… – сказала она сочувственно. – Придется искать работу. Надо же на что-то жить.

– Жить? – переспросила Мила и вдруг расхохоталась.

Галинка почувствовала, как по коже поползли мурашки.

– А вы знаете, что я сказочно богата? – спросила Мила, неожиданно перестав смеяться.

Супруги неловко молчали. Женщина выпрямилась, подняла с достоинством седую голову и произнесла с холодной торжественностью:

– Я – баронесса фон Липгардт, наследница династии Липгардтов, дочь Федора Германовича Липгардта, владельца огромного состояния.

– Очень приятно… – выдавил из себя Михаил.

– Вот здесь… – Мила порылась в сумочке и достала плотный конверт, похожий на тот, в котором когда-то ее мужу доставили распечатку подслушанного разговора. – Письмо. Оно написано мною собственноручно на гербовой бумаге Липгардтов и адресовано моему сыну – Борису Григорьеву. Соблаговолите передать ему лично в руки.

В комнате повисла гробовая тишина.

«Она тронулась умом, бедняжка , – подумала Галинка, и ее глаза наполнились слезами. – А может быть, всегда была безумна?»

– Соблаговолим, – кивнул Михаил, принимая конверт из рук женщины. – А что в нем, сокровища?

– Нет, – ничуть не смущаясь, ответила Мила. – Сокровища – в Москве, в гостинице «Националь», в двести пятнадцатом номере, в напольной вазе с фамильным гербом. Я сообщаю моему сыну, что он – прямой наследник Липгардтов и может вступить в свои права и распоряжаться сокровищами, как только…

Она вдруг замолчала и, казалось, о чем-то задумалась.

– Как только… – вопросительно повторил Михаил. – Что?

Мила подняла на него отрешенный взгляд и пробормотала едва слышно:

– Как только найдется… ножичек для бумаг.

– Ножичек для бумаг, – с пониманием протянул Михаил. – Это логично.

– Я могу рассчитывать, что вы передадите письмо моему сыну? – спросила Мила.

– Безусловно, – кивнул Михаил.

Галинка не выдержала:

– Миша, перестань сейчас же!.. Мне стыдно за тебя!

– А что я-то? – Он поморгал глазами.

Мила направилась к дверям. На пороге она обернулась:

– Благодарю вас. За все, что вы делаете для меня… и для Бориса. Прощайте.

Когда за ней закрылась дверь, Михаил прыснул со смеху:

– Пошла золото откапывать.

– Перестань! – одернула его Галинка. – Нет никого на свете несчастнее этой женщины. Пусть у нее все будет хорошо… Пусть все будет хорошо.

– А что с этим делать? – Муж взвесил на ладони конверт. – Выбросить в помойку?

– Убери в шкаф, – твердо сказала Галинка. – Сохрани… Это же просто дань уважения. Неужели ты не понимаешь?

Она вздохнула, взяла со стола бутылочку с соской и направилась к детской кроватке, в которой беззаботно гулил ее трехмесячный сын.

Мила действительно вернулась в Москву.

Ей временно дали комнату с видом на колбасный завод. О постоянной прописке не могло быть и речи. Она обивала пороги высоких начальственных кабинетов, сидела в очередях в райсобесах, четырежды побывала на приеме в горкоме партии. Но везде ее ждал один и тот же ответ: «Вы не можете считаться реабилитированной, как пострадавшая от сталинских репрессий, поскольку были осуждены за уголовное преступление».

Перед новым, 1957 годом она была вынуждена покинуть столицу. Москва готовилась к Фестивалю молодежи и студентов.

Долгое время Мила жила в Калинине. Этот город, который раньше носил название Тверь, был ей по-особенному дорог, хотя она никогда в нем не бывала. Здесь родился Вадим. И здесь, возможно, по сю пору живут его дальние родственники, которые и сейчас проклинают убийцу. Проклинают ее.

Мила устроилась на трикотажную фабрику. Потянулись дни, похожие на ночи, и ночи, полные слез и глухой безысходности. У нее не было подруг. Молодые фабричные девчонки избегали общения со «старой аристократкой», а ровесницы называли ее «полоумной зэчкой», считали высокомерной и… опять же – «слишком старой».