Как я была принцессой - Жаклин Паскарль

– Вы ведь понимаете, что вас могут обвинить в попытках манипулировать прессой? Поверьте, это будет не особенно приятно.

– Я готова к этому, но дети важнее, – ответила я.

Тем же вечером, прилетев в Сидней, мы узнали, что только сегодня из Тренгану вернулась съемочная группа, снявшая большое интервью, в котором участвовали и Аддин с Шахирой. Показ интервью планировали на выходные. Бахрин, как нам сообщили, опять получил с телеканала восемь тысяч фунтов.

Интервью было показано, но все комментарии детей из него вырезали, а журнал появился на прилавках с замазанной черной краской страницей. Уже в понедельник меня, как и предсказывал продюсер, обвинили в попытках манипулировать средствами массовой информации, в том, что мне есть что скрывать и я боюсь, что дети расскажут всем о жестоком обращении с ними, и главное – в том, что я совсем не люблю своих детей и даже рада их похищению, поскольку после него моя карьера резко пошла вверх. Вероятно, именно поэтому мы находились в такой глубокой финансовой пропасти и наша еженедельная программа на радио была отменена.

Но на вечер понедельника судьба припасла для меня еще один сюрприз. Человек, которым я всегда восхищалась и которого считала своим другом, публично высек меня в телевизионной программе общенационального канала. Он обвинил меня в использовании человеческой доброты и сострадания в своих корыстных целях, в хитрых манипуляциях общественным мнением и прессой и еще во многих смертных грехах. И все это только за то, что я отказалась дать эксклюзивное интервью его программе! Я слушала исполненную пафоса обвинительную речь, и меня бросало то в жар, то в холод. Я не могла поверить в такое предательство. Перед тем как бросаться в атаку, этот человек мог бы по крайней мере позвонить мне и попросить объяснить свои поступки.

В тот вечер у меня оставалось уже так мало сил, что эта программа показалась мне самым страшным ударом, полученным за последнее время. Я ведь мать – чего же они от меня ожидают? Что я позволю разжевать своих детей и выплюнуть их вместе со вчерашним газетным заголовком? Взявшись руками за голову, я раскачивалась на диване, а потом у меня началась настоящая истерика. В ту ночь я впервые подумала о самоубийстве. Казалось, в моей жизни не осталось ничего позитивного. Я понимала, что теперь бесполезно объяснять мотивы своих поступков и что моей репутации журналиста пришел бесславный конец. Только понимание и бесконечное терпение окружавших меня друзей помогли мне в ту ночь удержаться на краю пропасти.

Несколько дней спустя я шла по улице следом за маленькой девочкой, вприпрыжку бегущей рядом со своей мамой. Мне хотелось, глядя на нее, воскресить в памяти жизнерадостный образ Шахиры и потом бережно, как драгоценности, хранить эти воспоминания. Маленькая девочка подпрыгивала и болтала точно так же, как Шах, когда мы куда-то шли с ней вместе, и точно так же наклоняла голову к правому плечу, когда задавала какой-нибудь серьезный вопрос. Пройдя следом за мамой с дочкой несколько сотен метров, я усилием воли заставила себя прекратить это преследование. Мне опять стало казаться, что я схожу с ума.

Июнь 1993 года

Наконец-то свершилось! Правительство начало подготовку требования об экстрадиции Бахрина. Меня вызвали в суд, и я под присягой дала показания. Всего по этому дело было опрошено восемьдесят шесть свидетелей, и их показания стали основанием для возбуждения дела «Австралийский Союз против Бахрина». В постановлении о возбуждении дела говорилось, что права Аддина и Шах были грубо нарушены, и это признание показалось даже более важным, чем неизвестный пока исход процесса.

Ноябрь 1993 года

Как я ни сопротивлялась, но клочки и обрывки, в которые за последние шестнадцать месяцев превратилась моя жизнь, начали постепенно сплетаться сначала в хилый, а потом и в более прочный канат, и на этом канате меня тащили в будущее, не имевшее для меня никакого смысла без детей. Совсем не для того, чтобы ускорить этот процесс, а просто из необходимости иметь еду на столе и крышу над головой я вернулась к работе над документальным кино. Однако почти сразу выяснилось, что мне невыносимо тяжело общаться с незнакомыми людьми при сборе материала, выезжать на внестудийные съемки и общаться с кем-нибудь лицом к лицу, если приходилось брать интервью.

В течение года после похищения Аддина и Шах мы с Яном практически не работали и, следовательно, не получали никакого дохода: все наше время уходило на борьбу за детей и на защиту их интересов, на написание писем, на телефонные звонки, на чтение юридической литературы и поиски прецедентов. За это время мы превратили в наличность даже свои пенсионные взносы и продали все, что могли, включая и старый «ягуар». Все это было особенно тяжело для Яна, который служил мне опорой и защитой, пока его собственные надежды и профессиональные планы рушились у него на глазах. Я и сама очень изменилась: ожесточенная борьба за детей закалила меня, сделала гораздо более резкой, целеустремленной и независимой, чем раньше. Задача заново выстроить свою карьеру, после того как на целый год мы отказались от работы и если и появлялись в эфире, то не за камерой, а перед ней, казалась нам, и особенно Яну, почти непосильной. Совсем не так мы планировали наше будущее еще несколько лет назад.

Я попробовала вернуться на свой Десятый канал, на этот раз в качестве ведущей программы новостей. Такое перевоплощение потребовало от меня огромной работы и бесконечных репетиций в студии под руководством доброжелательного директора информационных программ Нила Миллера и наших операторов. В конце концов я начала выходить в эфир, и все-таки мне претила необходимость тщательно красить лицо и беспокоиться о прическе, пока, как мне было теперь известно, за стенами студии шла настоящая жизнь, а мои дети, моя собственная плоть и кровь, находились так далеко. Мне трудно было найти общий язык с коллегами, озабоченными только безупречностью своих костюмов, рейтингами программы и долговечностью новой моды на короткие стрижки.

Пока я пыталась реанимировать свою карьеру сначала в документальном кино, а потом на телевидении, правительство Малайзии отклонило требование об экстрадиции Бахрина. Премьер-министр Махатир не дал при этом никаких объяснений, но и без них любому проницательному аналитику, знакомому с политическими традициями стран Юго-Восточной Азии, было совершенно ясно, что Австралия чересчур затянула с выдвижением этого требования. Время сыграло против нас.

Бахрин за это время отрастил бороду и окончательно утвердился в роли пламенного защитника мусульманских ценностей. В прошлом остались щегольские английские костюмы, рубашки от Пола Смита, лакированные итальянские туфли и роскошные автомобили. Теперь он носил на поясе пистолет и не скрывал своей ненависти к неверным и к «Западу». Он не жалел денег на строительство новых мечетей, что, кстати, давало ему возможность продемонстрировать свой архитектурный талант, и, не стесняясь, использовал наших детей как фундамент для строительства своей политической карьеры. Новый имидж, разумеется, был выбран не случайно: премьер-министр Махатир несомненно понимал, что выдача такого верного сторонника ислама австралийским властям вызовет всплеск недовольства в стране. Бахрин, как умелый рыбак, раскидывал свои сети в мутных водах религиозного фундаментализма и вытаскивал немалый улов. Думаю, при желании он вполне мог доставить немало неприятностей светскому правительству Малайзии и самому премьер-министру.