Золотой человек - Мор Йокаи

Тимар смотрел на женщин. Лицо Тимеи выражало искренний испуг и удивление, Атали не скрывала досадливой брезгливости. Обе они поверили пьяным россказням, как и сам Фабула уверовал в них и готов был голову дать на отсечение, что все именно так и происходило.

Тут и Тимар, напустив на себя таинственный вид, улыбнулся рассказчику.

Теперь уже не Янош Фабула лгал, а он сам.

Золотой человек вынужден лгать постоянно.

Сочиненная Яношем Фабулой небылица пришлась как нельзя кстати. Венгерскому простонародью свойственно окружать легендой выдающихся людей. Словно бы мало одних реальных фактов для народного восхищения. В эти легенды верит и сам их сочинитель, а со временем всеобщая вера поднимает их на уровень достоверности.

Отныне у Тимара был предлог для таинственных исчезновений. Ну а если в его преследующих объяснениях и окажутся кое-какие несообразности, каждый готов будет истолковать его скрытничанье как ложь во спасение, как доказательство его бережного отношения к Тимее: заботливый супруг, мол, не хочет волновать жену, утаивая от нее свое опасное путешествие, каким на заре пароходства считалось плавание через океан.

Легенде можно было придать такую видимость правдоподобия, что поверил бы даже Атали.

Ибо Атали Тимару удалось обвести вокруг пальца столь ловко, как никого другого. Она хорошо изучила женское сердце. Поэтому понимала, какие чувства скрывает Тимея, какая борьба идет в ее душе. Атали неотступно наблюдала за развитием этой душевной борьбы. Женщина с болью в сердце всячески избегает человека, который причинил ей эту сердечную боль; она избирает для своей отшельнической жизни такое прибежище, где рядом нет ни единой родственной души, где неоткуда ждать радости, где ничто не может пробудить в ней угасающую страсть: алфёльдскую степь, похоронив себя заживо среди бездушных конторских книг. Она убивает в душе чувства, целиком отдаваясь работе, губительной для любой страсти: стяжательству. Так поступает женщина, чтобы заглушить в себе несчастную любовь.

Но если на это способна женщина, разве мы не вправе ждать того же от мужчины? Уж ему-то тем более пристало удалиться в пустыню - бежать за море, похоронить все, что согревает душу, в ледяной яме стяжательства.

Могла ил зародиться у Атали столь дерзкая мысль, что именно мужчине удалось найти средство против неизлечимого недуга, что он счастлив, когда не бывает дома?

Дорого бы дала Атали, чтобы узнать эту тайну!

Но тростник вокруг "ничейного острова" безмолвен, не в пример тому, что разболтал тайну царя Мидаса.

Атали, терзаясь этой неразрешимой загадкой, вся исходила злобой.

Тимар и Тимея являли собою образец счастливой супружеской четы. Тимар, не жалея богатств, осыпал жену драгоценностями, а она, появляясь на люди, надевала украшения. Нуждается ли любовь мужа в более блестящих подтверждениях, чем бриллианты, подаренные жене?

Атали было над чем призадуматься. Неужто и вправду Тимар и Тимея из тех людей, для кого вся любовь состоит в том, чтобы одаривать бриллиантами и принимать дары? Или все же бывает такое на свете, что люди не любят друг друга и однако умудряются быть счастливыми? Атали по-прежнему с подозрением относилась к Тимее, но не к Тимару.

А Тимар едва мог дождаться, когда зиму сменит весна. Ну, и конечно, когда вновь заработают мельницы - ведь у коммерсанта всегда дела на уме.

Заокеанская торговля мукой, принесшая успех в первый же год, будет продолжаться с еще большим размахом.

Но на этот раз Михай уговорил жену не губить здоровье попусту, ведение всех дел он возложит на своих служащих, а Тимея на лето могла бы поехать куда-нибудь на морские купания, подлечить расстроенные нервы.

Ну а куда поедет он сам? Об этом его никто не спрашивал. Естественно было предположить, что он вновь отправится в Южную Америку, успокоив жену невинной сказочкой о путешествии в Египет или Россию.

Тимар же поспешил к низовьям Дуная.

Когда на тополях начали лопаться почки, ему стало невтерпеж томиться дома; заманчивые картины владели всеми его мечтами и помыслами. Он не стал даже отдыхать в Леветинце; агенту и управляющему дал самые общие распоряжения, которые они вольны были выполнять как им заблагорассудится. Заночевать он решил в Плесковаце у некогда облагодетельствованного им священника Шандоровича.

Поздним вечером добрался он до дома священника и вошел через кухню. В печи весело потрескивал огонь, молодая и весьма миловидная особа была занята стряпней, а в комнате, где он застал его преподобие в полном одиночестве, стол был накрыт для двоих.

Его преподобие встретил знатного гостя с полным радушием и в первых же фразах поспешил поздравить его с наградой; затем попросил позволения заглянуть на кухню, чтобы отдать необходимые распоряжения.

- Надобно дорогого гостя принять честь по чести. Сами-то мы живем очень скромно.

- Мы? - лукаво переспросил Тимар.

- Ай-яй-яй! - Укоризненно проговорил священник, грозя Михаю пальцем. - Не совестно задавать такие каверзные вопросы?

Хозяин дома отдал распоряжения и вернулся с бутылью доброго вина: чтобы, мол, не скучно было, пока ужин готовится.

Но всякий раз, поднимая очередной стаканчик, его преподобие грозил Тимару пальцем, словно уличая его в какой-то дурной мысли.

- Да-а, ну и жизнь пошла! Слова сказать нельзя, сразу оговорят. Ведь человек он и есть человек, а не чурка бесчувственная и не каменная глыба.

Тимар оправдывался, что он, мол, и не думал утверждать обратное. Но хозяин дома по-прежнему осуждающе качал головой и чем больше пил - а за ужином он то и дело прикладывался к бутылке, - тем разговорчивее становился.

Ужин был обильный и вкусный, за столом прислуживала молодая, миловидная особа, и стоило только Тимару на нее взглянуть, хозяин дома каждый раз грозил ему пальцем и делал неодобрительные намеки на "злые языки".

- Пусть кто-нибудь покажет мне в Библии такое место, где злые языки оказались правы!

Тимар не взялся бы за эту задачу даже ради епископского сана.

- Посуди сам: разве не был Авраам скромнейшим и достойнейшим из всех патриархов, разве не был он Сарре верным мужем? Но ведь всем нам известна история служанки Агари, не правда ли? А между тем Авраам был поистине святой человек.

Михай с ним согласился.

- Или взять, к примеру, патриарха Иакова. Сперва он женится на Лие, после влюбляется в Рахиль и ее тоже берет в жены, но ведь никому не приходит в голову обвинять его в двоеженстве! Пойдем дальше! Что ты скажешь про царя Давида? Сколько жен у него было? Шесть, и все в одно время. Но этого ему показалось мало: он влюбился в Вирсавию, у которой был муж, Урия; мужа послал на смерть, а жену прибрал к рукам. И все ему было нипочем! А ведь сам в ста пятидесяти псалмах только и делает, что собственную святость воспевает. Ну а мудрый Соломон, то и вовсе четыреста жен имел! Разве можно после этого требовать от простого человека, чтобы он был мудрее Соломона и праведнее Давида?