Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд

Вся страна разделилась на два противоборствующих лагеря: одни поддерживали Гладстона и пророссийских политиков, другие — Дизраэли и Турцию. Сам Дизраэли говорил королеве: «Среди двенадцати членов кабинета можно насчитать семь совершенно разных мнений о том, какого внешнеполитического курса нам следует придерживаться». Дебаты касались в основном интересов вовлеченных в дело иностранных держав, но часть их затрагивала также карьеры министров, непосредственно участвовавших в обсуждении. Дерби говорил: «Для премьер-министра главное — изумлять и восхищать публику смелыми ударами и неожиданными ходами. Он готов скорее рискнуть национальными интересами, чем услышать, что его политику называют вялой и неоригинальной». В начале 1877 года переговоры в Константинополе зашли в тупик, и три месяца спустя началась война, в которой Англии предстояло вмешаться в битву между змеей и медведем. Силы султана не шли ни в какое сравнение с мощью царя. Англия, опасаясь расширения конфликта, была вынуждена отправить флот в Константинополь. Дизраэли беспокоился за Восточное Средиземноморье и путь в Индию. Он обратился к английским резервам, что было явным признаком надвигающейся войны. В результате лорд Дерби ушел в отставку, и вместо него министром иностранных дел стал Солсбери.

В первые недели 1878 года противники подписали в Сан-Стефано мирный договор, по итогам которого возникла новая, намного более обширная Болгария, представлявшая потенциальную угрозу для своих соседей. Последовали новые тайные переговоры, секретные депеши, взятки, предательства и лживые обещания, которые привели к тому, что через три месяца в Берлине договор был пересмотрен и Болгария сильно уменьшилась. Англия согласилась защищать Турцию от вторжений, султан согласился провести необходимые социальные реформы, и в ходе сложных дипломатических маневров Великобритания получила Кипр. Она была согласна вернуть остров, если Россия вернет землю, захваченную в Азии. По меркам того времени это казалось вполне достойной договоренностью. Премьер-министр вернулся в Лондон победителем. Перемирие было подписано в марте 1878 года. Тогда же королева впервые увидела телефонный аппарат, который установили в Осборн-хаусе.

Однако многие вовсе не считали это миром на почетных условиях. Лорд Роузбери, видный либерал из палаты лордов, сурово критиковал Дизраэли и его сторонников. «Они разделили Турцию и присвоили кусок добычи. Они бросили на произвол судьбы Грецию. Они взяли на себя огромные обязательства неясной природы», — говорил он. Впрочем, он забывал, что Дизраэли предпочитал именно широкие и как можно более неопределенные обязательства.

Новый министр иностранных дел маркиз Солсбери ездил вместе с Дизраэли в Берлин, хотя не вполне разделял его турецкие симпатии. Он был одним из ведущих игроков и тоже мечтал о кресле премьер-министра. Он с некоторым презрением наблюдал за дивертисментами Дизраэли в Берлине. Своей жене он писал, что Дизраэли «не имеет ни малейшего представления о происходящем, понимает все превратно и постоянно воображает вокруг заговоры». О своих коллегах по кабинету он говорил: «Все они из среднего класса, и я не раз замечал в жизни, что такие люди боятся ответственности».

Возможно, именно поэтому, будучи министром иностранных дел, Солсбери ввязался в ряд небольших войн. Он в какой-то мере нес ответственность за Вторую англо-афганскую войну, которая длилась два года и закончилась битвой при Кандагаре. Примерно в это же время возник более серьезный конфликт: в начале 1879 года английская армия вторглась в королевство зулусов. В январе войско туземцев уничтожило при Изандлване целую армейскую колонну, после чего в Зулуленд отправили еще 9000 солдат. Неожиданно мощный удар со стороны туземцев вызвал огромное замешательство. Дизраэли сказал: «Это ужасное бедствие потрясло меня до глубины души». Резня спровоцировала столь же жестокую месть, о которой, впрочем, сообщали в газетах без лишних подробностей. Кровавый кризис продолжался до лета и окончился разгромом армии зулусов при Улунди. Было принято считать, что их победил, как это называл Чарльз Кингсли в романе «Олтон Локк» (Alton Locke; 1850), «тот мрачный, серьезный, упрямый дух, которым со времен древних римлян из всех народов на Земле обладают только англичане». Это было скорее позерством и притворством, — как насмешливо говорили в то время, «вздор и дребедень». Зулусы стали жертвами алчности, расовой ненависти и жажды крови.

Люди представляли себе империю совсем по-другому. Колонии оказались кладбищами, и не только для солдат, участвовавших в конфликтах, смысл которых они едва понимали. Половина прибывших в Западную Африку колонистов скончалась в течение трех месяцев. В Сьерра-Леоне смертность составляла 483 человека на тысячу, в районе Золотого Берега — 668 человек на тысячу. На Цейлоне смертность была в пять раз выше, чем в Британии. Виктория понимала мировую обстановку лучше, чем большинство ее подданных и политиков. Во время ожесточенных боев в Афганистане она писала: «Необходимо удержать наши позиции в Индии и в колониях». Биконсфилду она сообщила: «Если мы хотим сохранить положение державы первого порядка, мы вместе с нашей Индийской империей и нашими обширными колониями должны быть постоянно готовы к нападениям и войнам на разных территориях».

В письме к леди Эли она заявила: «Я хочу доверять своему правительству, из кого бы оно ни состояло, но эти люди должны заранее понимать, что я никогда не смогу доверять им, если они попытаются разрушить и отменить то, что было сделано до них». По словам писателя Фрэнка Буллена, «ни один мальчишка не смел прийти в школу и сказать, что он против империи, — вздумай он так поступить, его немедленно поколотили бы». Приключенческие романы, рассказы и иллюстрированные журналы изображали дальние рубежи империи как арену героических приключений. Они много писали о гордости и престиже, но мало — о торговле, хотя постоянный поиск новых коммерческих возможностей и новых рынков был главной движущей силой империализма.

В конце 1878 года Гладстон записал в своем дневнике, что верит в борьбу за «справедливость, человечность и свободу», и добавил: «Если я действительно верю в это, то я должен рассматривать свое нравственное призвание к этой работе как знак великого и высокого Божьего поручения, для исполнения которого Он избрал меня». Даже во второй половине XIX века это еще звучало вполне серьезно, хотя сейчас, без сомнения, было бы воспринято как своего рода мания почти всеми, кроме избравших сомнительный путь религиозного радикализма. За Гладстоном стояла масса нонконформистов — сила, значительно более весомая и могущественная, чем радикальные либералы. Разумеется, подобные настроения только отталкивали и раздражали такого человека, как Дизраэли.

С такой установкой Гладстон начал Мидлотианскую кампанию в ноябре 1879 года. В своих выступлениях он по-прежнему осуждал злодеяния Турции, но вместе с тем касался широких вопросов внутренней политики, особенно уместных в преддверии всеобщих выборов 1880 года. Он начал свою кампанию в загородном поместье лорда Роузбери, что значительно ускорило карьеру Роузбери, а затем совершил поездку из Ливерпуля в Эдинбург, чтобы выступить с серией речей, представлявших собой нечто среднее между лекцией и проповедью. Он выступал в Карлайле, в Хоуике, в Галашилсе. Пожалуй, это была первая политическая кампания в истинном смысле слова. Как сказал Дизраэли, «мы управляем людьми с помощью слов».