Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд

Консерваторы, в течение 33 лет не получавшие в парламенте большинства, имели полное право удивляться. Но на этот раз обстоятельства сложились в их пользу. Гладстон назначил выборы в худшее время года. Инициированная Дизраэли парламентская реформа, казалось, наконец начала приносить плоды. Внутренняя организация Консервативной партии значительно улучшилась. Самой заметной фигурой в ней оставался, конечно, Дизраэли, и он не преминул воспользоваться случаем и отправить одного из своих наиболее активных противников, лорда Солсбери, в Министерство по делам Индии. Казалось, на какое-то время это всех удовлетворило. Бахвальство и запугивание вряд ли помогли бы делу. Все вопросы решались чинно и с достоинством. Дизраэли держал своих министров в подчинении не столько политикой, сколько манерами и настроем. Поначалу члены кабинета считали его обладателем недюжинного ума, но, как выразился новый министр внутренних дел Р. А. Кросс, «оказалось, что это не так — напротив, он полностью полагался на суждения коллег, а поскольку сами они вступили в должности недавно и слишком неожиданно, определенные трудности возникли даже с подготовкой речи королевы».

Мастерство Дизраэли заключалось не во внимании к деталям, а в широте и некоторой театральности жестов. Виктории давным-давно наскучили манеры и характер Гладстона. Ее раздражала его нервозная чопорность. Его либеральную политику она находила пагубной для монархии, а его самого считала опасным и даже выжившим из ума стариком. Дизраэли был совсем другим. С помощью лести он сумел бы ускользнуть даже из камеры смертников, прихватив по дороге топор палача. Он щедро расточал похвалы и поздравления и бдительно следил за тем, чтобы его мнения никогда и ни в чем не расходились с мнениями королевы. Он доводил метафоры и гиперболы почти до абсурда и в переписке называл Викторию принцессой фей и королевой эльфов.

Там, где первое правительство Гладстона рвалось вперед, преодолевая барьеры, словно в скачках с препятствиями, второму правительству Дизраэли поначалу также удалось сделать несколько удачных шагов. Гладстон как будто окончательно ушел на покой, и Дизраэли столкнулся с довольно слабой оппозицией, но он в любом случае не собирался ничего радикально менять ни в парламентской реформе, ни в других вопросах. Он выглядел постаревшим, и его бледное изможденное лицо странно контрастировало с неестественно темными волосами.

Парламентская сессия 1875 года оказалась вполне результативной. Закон об общественном здравоохранении закрепил принятые ранее санитарные акты, касающиеся водопровода, уличного освещения и сбора мусора. Закон о жилищах ремесленников давал местным советам средства для выкупа и восстановления участков в трущобах. Еще два закона уравняли правовой статус работодателей и работников. Закон о сельскохозяйственных угодьях позволял компенсировать сельским арендаторам произведенные ими улучшения. Этот комплекс мер называли «законы пудинга на сале» — обнадеживающие и необходимые, хотя и не слишком решительные, они соответствовали стремлению Дизраэли объединить страну и улучшить условия для трудящихся. Консерваторы под началом Дизраэли смогли сделать кое-что для благосостояния нации, хотя не заработали этим особого признания, и благополучно продолжали в том же духе в течение следующих двух лет.

В июне 1875 года Дизраэли сказал палате общин:

Иными словами, правительство действовало медленно и с трудом, но к 1876 году ему все же удалось ввести в действие основные меры общественного здравоохранения и санитарии. По правде говоря, работа над внутренними законами не слишком трогала сердце Дизраэли. Его влекли Берлин, Париж и Москва, а не Манчестер, Бирмингем и Ноттингем.

В этот период новые изобретения хлынули сплошным потоком. В 1876 году через Атлантику проложили телеграфный кабель, и в том же году Грэм Белл изобрел телефон. Также в 1876 году на рынок выпустили двигатель внутреннего сгорания. Первые электрические компании появились в 1880-х годах, турбинный двигатель был изобретен в 1884 году. Первый легковой автомобиль выехал на дорогу в 1885 году. Наблюдатели, одним махом переместившиеся в век фабрик и машин, чувствовали себя как путешественник во времени из романа Герберта Уэллса.

Гладстон, казалось, стал более дружелюбным. «Королева, — писал ему Гренвилл, — сказала мне вчера вечером, что никогда не видела вас в таком замечательно покладистом расположении духа». В это время он заговорил об отставке, и, возможно, именно перспектива выхода из бесконечной борьбы приводила его в приподнятое настроение. Он писал Гренвиллу: «Я не вижу никакой пользы для общества в том, чтобы и дальше занимать место лидера Либеральной партии». Однако он не лишил парламент своего грозного внимания. Дизраэли докладывал королеве об одном заседании: «Мистер Гладстон не только явился лично, но и принял участие в дебатах. Новые депутаты трепетали и суетились, словно маленькие птички, заметившие в небе тень ястреба».

Дизраэли тоже изменился. Несмотря на то что формально отвечал за законотворческую деятельность, в правительстве он проявлял себя далеко не так эффективно, как в оппозиции. Один его коллега жаловался: «При совершенно обычном положении дел Дизраэли на каждом шагу показывает свою полную неспособность руководить парламентом». Он был прирожденным оппозиционером, и даже его успех в продвижении парламентской реформы можно расценивать скорее как победу над «врагом». Однако силы его иссякали. Его часто мучили бронхит и подагра, а многочасовые заседания палаты общин стали для него настоящей пыткой. По мнению большинства, перед ним стоял только один выбор — отставка или палата лордов. Об отставке не могло быть и речи, и в 1876 году он получил титул графа Биконсфилда. В своей последней речи в палате общин он говорил о верности империи. В последний раз окинув взглядом место своих трудов, он тихо вышел из зала, пройдя за креслом спикера. Он был одет в длинный белый сюртук и щегольские лавандовые перчатки. Его политический оппонент сэр Уильям Харкорт написал ему: «Отныне заседания будут напоминать шахматную партию, в которой на доске больше нет ферзя».

В прошлом году Дизраэли отличился, сумев выкупить у египетского хедива крупную долю акций Суэцкого канала. Этот путь в Индию был намного удобнее традиционного морского пути вокруг мыса Доброй Надежды, но он, увы, находился в руках французов и хедива. Обладая тонким чутьем и (как это называли его враги) некоторым двоедушием увлеченного ценителя интриг, Дизраэли сделал ставку на неизбежное банкротство хедива. С помощью сына барона Ротшильда ему удалось ускорить переговоры, — они завершились, когда Ротшильды согласились ссудить необходимые для покупки 4 миллиона фунтов стерлингов. Дизраэли сообщил Виктории: «Дело сделано. Он ваш, мадам», после чего написал одному доверенному лицу: «Фея в экстазе». Многие коллеги осуждали приемы и методы Дизраэли, позволившие ему добиться этого блестящего успеха. Канцлер казначейства Стаффорд Норткот заметил: «Может возникнуть подозрение, что мы собираемся незаметно выкупить для себя преимущество, а затем превратить все это в английскую собственность. Мне это не нравится». Другие были полны воодушевления. Дерби заметил: «Насколько я могу судить, эту покупку повсеместно и всецело одобряют. Я бы даже сказал больше: она породила своеобразное чувство эйфории, намного превосходящее реальную значимость этой сделки». Однако Дерби не очень хорошо представлял себе ее последствия. Постепенно стало ясно, что Дизраэли не имеет целенаправленной внешнеполитической программы. Говорили, что Дерби, стоя во главе Министерства иностранных дел, не желает заглядывать вперед, а Дизраэли на это просто не способен. Методы Дизраэли имели в лучшем случае временный успех. В одном письме он признавался: «Дела в Турции и Египте ухудшаются с каждым днем… Впереди нас ждет множество неприятностей, но может быть, когда мы подойдем ближе, они исчезнут сами собой». Прекрасный пример дипломатии по законам волшебной сказки.