Расцвет империи. От битвы при Ватерлоо до Бриллиантового юбилея королевы Виктории - Питер Акройд

Роузбери встретил его на вокзале в Эдинбурге с экипажем, запряженным четверкой лошадей, факелами и фейерверками. «В моей жизни не было более необычного дня», — сказал Гладстон. Его всегда трогало воодушевление толпы. Две недели подряд в своих выступлениях он в пух и прах разносил правительство за неэффективное управление финансами, за фактическое присвоение Египта и взятые на себя невыполнимые обязательства перед турками в Боснии. «С этих пор, — писал он, — и до завершения в 1879–1880 годах я сделал восточный вопрос главным делом своей жизни. Я действовал, руководствуясь властным чувством личного долга, не думая о лидерстве. И все же это снова сделало меня лидером, хотел я того или нет». На стенах и окнах расклеивали плакаты, изображавшие его в виде короля проповедников, в витринах магазинов выставляли его портреты.

Итак, Гладстон пошел в атаку. Ему исполнился семьдесят один год. Он своими глазами видел, как империя беспорядочно расширяется, подчиняясь собственным законам, обрастая торговыми путями и океанскими маршрутами, где-то бросая вызов, где-то подкупая, где-то угрожая. Для Дизраэли все это было в порядке вещей — очередная строчка в докладе для королевы фей, — но совесть Гладстона никогда не знала покоя. После своих знаменитых ночных бесед с уличными женщинами он бичевал себя плетью, и есть все основания предполагать, что политическое волнение вызывало у него точно такую же реакцию. «Пусть каждый из нас решит, — говорил он, — что с этих пор будет делать все возможное, чтобы удержать себя — да, удержать себя от всякого участия в том, что он считает вредным, разрушительным, преступным». В своих письмах он упоминает, что в ответ на это следовали бурные аплодисменты и овации. В городах, через которые он проезжал, зажигали факелы и цветные фонарики, улицы украшали арками и цветами. «Помните, что жизнь в горных деревнях Афганистана, среди зимних снегов, так же священна и неприкосновенна в глазах Господа Всемогущего, как ваши жизни». Дизраэли был для него разрушителем мира во всем мире, ниспровергателем устоев нравственности и справедливости. Нация жадно впитывала каждое слово, смакуя политические кампании, словно крепкое пиво. Дизраэли открыто признавал, что красноречие оппонента утомляет его главным образом потому, что он сам слишком часто оказывается его мишенью. Что касается королевы, она вообще отказывалась считать Гладстона серьезной политической фигурой.

К 1879 году постоянная критика сделала свое дело, к тому же последние события не лучшим образом сказались на политической репутации Дизраэли. Кроме злоключений в Афганистане и королевстве зулусов, о которых шла речь выше, возникли серьезные трудности на родине. В Reynolds’ News объявили, что 1879 год поставил катастрофический рекорд, ознаменовавшись «самой вялой торговлей и самыми большими потерями в сельском хозяйстве». Рост безработицы совпал с неурожаем и вылился в глубокий упадок торговли и недовольство промышленных рабочих. Зимой 1878/79 года прошли многочисленные забастовки рабочих, от лондонских каменщиков до ланкаширских прядильщиков и ткачей.

Экономический спад наблюдался с 1870 года: за три года безработица выросла более чем на 6 %. Подоходный налог повысили до шести пенсов, чтобы покрыть растущие военные расходы в Афганистане и Южной Африке. После Берлинской конференции Дизраэли был совершенно измотан и словно растерял большую часть своей жизненной силы и гибкости. Падение цен на сельскохозяйственную продукцию в Англии обернулось тяжелым испытанием для Ирландии. В 1879 году была создана Ирландская национальная земельная лига: ее президентом стал Парнелл, а в правление вошли четыре фения. В хитросплетения вестминстерской политики встроилась еще одна сложная комбинация. В палате общин значительный вес имели ирландские депутаты из Лиги самоуправления Ирландии, заседавшие в Вестминстере под началом Парнелла. Они могли оперативно воспрепятствовать любому закону, в особенности тем, которые касались ирландских дел.

Введенный в заблуждение отдельными хорошими новостями, Дизраэли в марте 1880 года распустил парламент и устремился в свою личную Долину смерти. Гладстон отправился в очередное турне, — он верил, что живые выступления надежно укрепляют связь с избирателями. Королева называла его речи безумным антипатриотическим бредом. Казалось, ничто не могло спасти консерваторов на выборах 1880 года. Так и вышло. Либералы Гладстона получили более ста дополнительных мест. На волне этой громкой победы его снова избрали премьер-министром, хотя номинально лидерами оставались Хартингтон и Гренвилл. «Падение политики Биконсфилда, — сказал Гладстон, — похоже на разрушение великолепного огромного замка в итальянском романе». Волшебные предания прошлого по-прежнему занимали прочное место в викторианском воображении.

Гладстон пришел к власти, словно халиф, избранный волей народа. Консервативный вельможа лорд Солсбери заметил: «Сама перспектива либерального большинства меня не расстраивала. Но такое поражение — совсем другое дело. Это настоящая катастрофа, и я боюсь, она не оставит от партии камня на камне». Затем в парламенте произошла диверсия. Среди новых депутатов был Чарльз Брэдлоу — тот самый, который вместе с Анни Безант боролся за пропаганду контрацепции. На этот раз он спровоцировал скандал, отказавшись принести официальную присягу члена парламента, и потребовал переформулировать ее, торжественно заявив, что он атеист. Его заявление вызвало взрыв притворного возмущения, которое сделало бы честь Гилберту и Салливану. Брэдлоу отказали в удовлетворении просьбы, однако на дополнительных выборах он подал заявку на повторное избрание и снова был избран. Он явился в Вестминстер с большой толпой и силой прорвался в палату общин, но был вытолкан в Пэлас-ярд. Он пытался войти еще четыре раза, его снова выгоняли, после чего он переизбирался. Брэдлоу знал толк в саморекламе и от души наслаждался своей сомнительной славой и даже своим кратким тюремным заключением, попавшим в заголовки газет. Вызвав немалое замешательство у Гладстона и Либеральной партии, он наконец занял свое место в 1886 году. Два года спустя, в 1888 году, он добился принятия нового, более гибкого Закона о присяге.

Дизраэли как будто отнесся к своему падению не слишком серьезно. Вероятно, оно не стало для него неожиданностью. Его тяготило разве что огромное количество прошений о должностях, назначениях, синекурах и личных встречах, которые он получил перед тем, как окончательно уйти со сцены. Он знал, что королева будет скучать по нему так же сильно, как он по ней: между ними возникла теплая дружба, и он понимал, насколько она привыкла рассчитывать на своих союзников.

Нетрудно догадаться, что его политических оппонентов вряд ли ждал теплый прием в Букингемском дворце. В частной переписке Виктория писала о Гладстоне, что «скорее отречется от престола, чем предложит должность премьер-министра и вообще согласится иметь хоть какое-то дело с этим полубезумным смутьяном, который скоро разрушит все до основания и станет диктатором». Впрочем, позднее она несколько успокоилась, и Дизраэли смог убедить ее, что Гладстон — единственный перспективный кандидат и в любом случае он слишком стар, чтобы долго продержаться у власти. Его пророчество не сбылось — Гладстон оставался в политике еще 14 лет.

Лорд Дерби принимал у себя Гладстона осенью 1881 года. Он писал: