Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук

– Не могу знать! Я только исполняю приказ. Получены сведения, что канцелярия Совета министров занята какими-то войсками и что оттуда выступили отряды, чтобы арестовать вас, Муромского и Каинова.

– Больше ничего не имеете сообщить? – спросил Иван Иннокентьевич.

– Никак нет! – отрапортовал полковник.

– Тогда узнайте сейчас же, что за части заняли канцелярию?

– Слушаюсь, господин министр.

Громыхая сапогами, полковник удалился. А я стал ломать голову: где же я его прежде видел?

– Вдовин… Вдовин… Знакомая фамилия… Неужели?!

Я отказывался верить своей догадке. Но потом вспомнил характерную ухмылку, не оставившую никакого сомнения, кто это.

– Это ваш знакомый? – поинтересовался напуганный моей реакцией Золотов.

– Больше чем знакомый. Он – мой крестник, а я – его.

И я поведал Ивану Иннокентьевичу, как мы познакомились с полковником в 1905 году во время черносотенного погрома в Томске.

– Да уж… – многозначительно произнес министр. – Воистину неисповедимы пути Господни.

Чай уже остыл в моей кружке. Я совсем забыл о нем, погруженный в раздумья.

– А ведь Полина предупреждала меня, что я скоро стану дружить с черносотенцами. И вот это случилось: бывший царский сатрап охраняет меня от социалистов! Как такое могло произойти, Иван Иннокентьевич? Может быть, это вовсе не мир сошел с ума, а мы с вами? Большевики и эсеры – истинные революционеры, а мы – самая настоящая контра, прислужники буржуазии и монархии, которых необходимо добить?

Золотов нахмурился и ответил со злостью:

– Ну, положим, вы, Пётр Афанасьевич, относительно своей персоны не обольщайтесь. Полковник прислан охранять меня, а не вас. И если вы устали руководствоваться здравым смыслом и готовы поверить в сладкие байки о рабоче-крестьянском царстве свободы, то вас никто здесь силой не удерживает. Можете переметнуться к эсерам, а то и к большевикам. Я думаю, что переводчики им сейчас тоже нужны.

Я обиделся и встал из‑за стола. Золотов меня остановил:

– Перестаньте дуться как барышня! Кто ж тогда, в девятьсот пятом, и даже летом прошлого года мог подумать, что так оно все выйдет? Что революция принесет нам не долгожданное освобождение от царского гнета, а войну, боль и страдания? Что ее результатами воспользуются враги России? И что часть нашего народа, переметнется на службу к немцам? Что зависть к успеху соседа окажется сильнее православной веры, национальной идеи и даже любви к Сибири? Я понимаю, что вы по рождению не сибиряк, и вам трудно быть патриотом этой земли, но мы, родившиеся здесь, любим ее самозабвенно и не мыслим своей жизни без нее. Вы же хотели уехать? Уезжайте. А мы останемся здесь и будем противостоять всем «измам», идущим с Запада. Будь-то коммунизм, интернационализм, сионизм или другой какой-либо национализм! Это наша земля, и ее обустраивать нам!

Иван Иннокентьевич еще что-то хотел сказать, но в это время в дверь постучали, и в номер вошел Вдовин.

– Ложная тревога, господин министр, – с порога доложил полковник. – Канцелярию заняли наши войска. Это контрмера против кого-то другого. Но на всякий случай мы все-таки останемся на ночь в фойе. Ведь береженого бог бережет.

– Спасибо за заботу, – поблагодарил казачьего офицера Золотов, а когда тот повернулся, чтобы уйти, неожиданно спросил его:

– Скажите, полковник, вы знакомы с господином Коршуновым?

– Доводилось встречаться с господином студентом, – признался тот, покусывая ус.

Золотов сделал шаг вперед и оказался между нами:

– Так вот, господа, что бы между вами раньше ни было, все это осталось в прошлом. Сейчас мы делаем одно общее дело, и не время вспоминать былые обиды. Я прошу вас забыть о них и пожать друг другу руки в знак окончательного примирения.

От такого поворота событий мы с полковником опешили. А Золотов, воспользовавшись нашим замешательством, взял мою правую ладонь и вложил ее в огромную казачью лапу. Вдовин ухмыльнулся, но потом крепко сжал мне запястье.

На следующий день никаких заседаний не проводилось. С членом Директории генералом Болдыревым[148]мы встретились случайно на улице, когда пошли в трактир пообедать.

Иван Иннокентьевич, открытая душа, не преминул рассказать ему о ночном инциденте.

– Мы живем точно в Мексике, – сказал он генералу. – Вчера распространился слух, что Российское правительство собирается нас арестовать…

Болдырев рассмеялся.

– Мы с вами в одинаковом положении, – ответил он. – Третьего дня Директория была во власти слухов, что Сибирское правительство отдало приказ о нашем аресте…

Настал черед Золотова смеяться.

Они еще посмеялись над слухами и разошлись.

На пост военного и морского министра Авксентьев настойчиво продвигал адмирала Колчака. Его привез в своем поезде генерал Гай да по дороге на фронт. Колчак уже успел засветиться в омских салонах и приобрел популярность как харизматическая личность. Сибиряки не возражали против его вхождения во Всероссийское правительство.

Ночные передислокации войск заставили государственных деятелей с обеих сторон стать сговорчивее. Директория сдалась и согласилась с кандидатурой Каинова, а сибиряки закрыли глаза на Роговского.

Казалось, что все разногласия устранены, но не тут-то было. Неожиданно встал в позу доселе молчавший Колчак и заявил, что он никогда не войдет в Совет министров, если там будет Роговский.

Выходка адмирала переполнила чашу терпения председательствовавшего на совещании Муромского. Все эти передряги с формированием всероссийского кабинета так утомили Петра Васильевича, что он более походил на мертвеца, чем на живого человека.

Тихим усталым голосом он доложил совещанию:

– Я вынужден констатировать, что консенсус достигнут быть не может. Когда в переговоры между партиями и общественными группами вмешиваются отдельные личности и выдают свое собственное мнение как единственно правильное, никогда мы не создадим единого правительства. А промедление с нашей стороны подобно смерти. Большевики развивают свое наступление на Урале. Пока мы с вами тут сидим и делим портфели, они возьмут Уфу, Екатеринбург да и сам Омск. Простите, но я не хочу более участвовать в коллективном самоубийстве, я измучен и физически, и морально, потому слагаю с себя миссию по формированию нового кабинета. Прошу меня понять и простить.