Самарская вольница. Степан Разин - Владимир Буртовой

— И я троих ярыжек отрядил для сыска, — вставил воевода таким тоном, словно заранее предвидел неудачу. Аникей Хомуцкий не удержался:

— Не глуп же тот мужик, чтобы гулять по городу, зная, какой сыск идет после взятия разинского подлазчика… Затаился где-нибудь в погребе, квас попивает.

— Ничего, — усмехнулся на это бывалый в делах сыска Василий Лаговчин. Михаилу Хомутову стало не по себе от его дьявольской усмешки, настолько она была безжалостной. — Жаба молчит, молчит, а к дождю и квакнет! Ступайте, командиры, да будьте настороже — и малым числом разинские воры могут из-под Царицына наскочить и беды натворить всякой…

— Будем караулы держать всякую ночь, — пообещал Тимофей Давыдов, вставая. За ним, надев шапки, молча пошли и остальные, прикидывая всяк по-своему, каких еще событий и известий ждать.

Настойчивость стрелецкого головы Лаговчина скоро дала свои результаты. Его пронырливые ярыжки по скупым приметам, указанным у постоянных кабацких питухов, видевших разинского подлазчика и его посадского знакомца, за щедрые угощения вином сыскали посадского мужика, который списал копию с разинского прелестного письма. Им оказался мастеровой по дереву Ивашка Барыш. Застигнутый на дому, он за минуту до того, как ярыжки сорвали с запора дверь, успел-таки кинуть в печь роковой листок и отбивался кулаками до тех пор, пока, оглушенный ослопом, не рухнул на пол. Но ярыжки ничего, кроме выбитых зубов и расквашенных носов, из его избы не сумели вынести — листок сгорел напрочь, ни единой буковки не выгребли из золы дотошные сыскные псы. Под крик женки и вой ребятишек уволокли едва очнувшегося Барыша из горницы и кинули в пытошную при губной избе, где лежал на полу избитый и безымянный покудова разинский подлазчик — длинный, со шрамом поперек лба и со взглядом глаз, в которые саратовский кат и то боится смотреть…

Только через неделю, когда весь Саратов был взбудоражен невероятным побегом обоих колодников, было обнародовано и оглашено в гневном указе воеводы Лутохина о сыске воров Ивашки Барыша и бывшего самарского посадского Игнашки Говорухина, разинского подлазчика.

Оба караульных стрельца, оглушенных чем-то тяжелым, твердили в один голос, что стояли трезвые и никого к губной избе ближе десяти шагов не подпускали. Пал на них невесть кто с крыши губной избы, влезли на ту крышу по длинной лестнице поверх ограды. Василий Лаговчин верил караульщикам, в карауле стояли только его московские стрельцы, и тем более брал страх из-за невозможности оборонять не только город, но и одну приказную избу… Побег колодников обеспокоил и Лаговчина, и воеводу Лутохина.

— Ежели доберутся до Царицына, известят атамана о малости и шаткости наших стрельцов и посадских — недолго нам любоваться солнышком и есть стерлядочку, — здраво рассудил воевода и приказал стрелецкому голове Лаговчину, не медля и часа, послать стрельцов для поимки колодников.

Четыре десятка конников покинули Саратов с наказом обшарить все потайные места хотя бы до самого Царицына, двигаясь левым берегом Волги. Переодевшись рыбаками, вниз на быстроходном челне сплыл саратовский стрелецкий сотник Гурий Ломакин и с ним шесть надежных стрельцов. Им велено от Лаговчина пройти как можно дальше, искать беглецов на реке и дознаться о том, что творится ниже Царицына, было ли сражение у князя Львова с донскими казаками и чей верх вышел в том сражении, скоро ли ждать сильного войска воеводы Прозоровского из Астрахани.

Изведывались о настроении казанских да самарских стрельцов воеводские ярыжки, заговаривая с ними на посаде, однако стереглись разговоров стрельцы, делали вид, что их дело — государю служить, а не языком попусту молоть. И не зря беспокоился за настроение пришлых ратных людей стрелецкий голова Лаговчин, особенно после того, как прознали стрельцы о побеге самарского посадского Игната Говорухина — чего доброго, могли объявиться знакомцы, а то и родичи. По тайному доносу одного из самарских стрельцов, воевода прознал, что Говорухин, по прозвищу «Волкодав», сошел из-под стражи от воеводы Алфимова, а потому и отписать на Самару было бы нелишним — не туда ли кинулся, сбежав из пытошной.

Никита Кузнецов, прослышав об Игнате Говорухине, которого все самаряне знали как посадского старосту, человека, уважаемого за бескорыстие, гордость и умение поспорить с воеводами, не скрывал радости, что Волкодаву и на этот раз удалось уйти счастливо. И в то же время сожалел, что не они помогли давнему знакомцу вырваться из воеводской пытошной.

— Объявился-таки наш Волкодав! — Никита, тиснув за плечо Митьку Самару, тихо засмеялся, вспомнив давно, казалось, бывшее в родном городе. — А я думал, вовсе пропал мужик! Не зря слух по Самаре ходил, что на Дону немало наших людишек обретается. Игнат к дому поближе шел, да угодил было в когтистый капкан, воеводой поставленный.

Стрельцы сидели на кичке струга, поглядывали, чтоб кто чужой к ним не приблизился, — довольно часто стал наведываться к ним Ондрюшка Брылев, сынок самарского дьяка, в друзья навязывается, из кабака вино носит и угощает. Неспроста сии лисьи ухватки, смекнули самаряне: либо задобрить на будущее хочет, чтоб родителя не обидели, либо чего похуже умыслил…

— Вот жалость какая! Не знал я, что дружок наш в пытошной столько дней страдает! — сокрушался отчаянный Митька Самара. — Давно бы раскатали пытошную по бревнышку, а караульных помяли бы…

— Славно, что и без нас кто-то сообразил доброе дело сотворить, — вставил более оглядистый Еремка Потапов, почесывая затылок от радости, что не довелось самому ввязываться в столь опасное дело в чужом городе.

— Знать, у Ивашки Барыша на посаде добрые побратимы сыскались! — горячился Митька Самара. — Эх, как бы в то атаманово письмецо хоть единым глазком заглянуть — о чем пишет к народу? Есть ли там словцо о нас, стрельцах?

— Пущай Никита у своего кума Хомутова поспрошает! Он, наверно, знает от воеводы Лутохина, — озорно подмигнул Гришка Суханов, комкая в пальцах рыжую бородку, светло-желтые глаза плутовски прищурил, словно подзадоривая дружка Никиту на дерзкое дело.

Пожилой Иван Беляй, не дав Никите рта открыть, поднял руку, приглушая громкий разговор:

— Угомонись, братва. Коль и знает о письме сотник, до поры до времени смолчит, потому как и он не о семи головах, понимает, чем это ему лично грозит… Даст Бог, уйдут Игнат да Ивашка от погони, где ни то да объявятся вскоре.

Говорили о беглых самарские стрельцы, говорили о них и в Саратове, ждали возвращения конных стрельцов. Но минула неделя, и пришла весть с другой стороны, для саратовцев не столь важная, но для самарских служивых отрадная: мимо Самары проплывали синбиряне по рыбному торговому делу до Камышина, они-то и известили, что приступ набеглого калмыцкого воинства самаряне дружно отбили. Но степные разбойники не вовсе ушли от города, потому как видят их из города верстах в трех и четырех по все дни. Похоже, ждут набеглые разбойники возвращения своих главных сил из дальнего похода на правобережье. Опасаются горожане и посадские, что так и все лето может пройти в полуосаде, тогда пропадут огороды, пасеки да и рыбные ловли по степным речушкам, отчего терпеть стрельцам и горожанам немалые убытки.