Музыка сфер - Элизабет Редферн

Она обернулась к нему, и они молча глядели друг на друга. Ее глаза блестели от непролитых слез. Она провела пальцами вниз по его спине, ощущая под гладкой тканью его рубашки теплые зубчатые шрамы.

— Ах, где ты был? — еле выдохнула она. — Не важно… Как я тосковала без тебя…

Он взял ее руку и не выпускал. Она прижала его пальцы к своим губам и прошептала:

— Время моего брата на исходе. Ну почему Уилмот так медлит?

Карлайн взял чистый лист с бюро Гая и перо. «Может быть, — написал он, — ты хочешь, чтобы твой мышонок некоторое время погостил у нас?»

Она кивнула.

— Будь Уилмот здесь, — сказала она, — он, несомненно, быстрее продвинулся бы в работе, которую мы ему поручили.

«Очень хорошо. Я об этом позабочусь», — написал он.

Он снова ее поцеловал, и они предавались любви все краткие часы мрака, прервавшись только, чтобы поглядеть с измятой кровати в открытое окно на Венеру, восходящую на востоке, чуть опережая Солнце.

Карлайн, любя ее, иногда причинял ей боль. Она не знала, в какой мере он осознавал это, так как заглушал ее крики поцелуями, и даже на пределе страсти она оставалась такой же немой, как он.

После краткого сна — слишком краткого — ее разбудили утренние солнечные лучи, льющиеся между незадернутыми занавесками. Карлайн был уже одет и сидел за бюро. Она подошла посмотреть, что он написал.

«У твоей мыши, у твоего мосье Мышонка, есть брат крыса. Ты знала?»

Августа сонно прочла, огибая слова истерзанными губами. Заинтригованная почти до исступления, она молила открыть ей больше, но он поцеловал ее и не пожелал снова взять перо.

Много ночей я учился видеть, и было бы странно, если бы такое постоянное усердие не принесло бы некоторое умение.

ВИЛЬЯМ ГЕРШЕЛЬ. Письмо Вильяму Уотсону (7 января 1782)

В шумящем листвой предместье Кларкенуэлл, где деревья затеняли хорошенькие домики у выгона, а поля и сочные луга были на расстоянии броска камня, где ласковый шум мастерских многих ювелиров и слесарей часто был единственным напоминанием о близости великого города, Александр Уилмот с головой ушел в работу. Если бы не необходимость исполнять свои обязанности в церкви и не распорядок, который Дэниэль пытался установить, принося ему поесть и, когда снаружи на улице ночной сторож возвещал час ночи, напоминая, что, пожалуй, ему следует отдохнуть, он вряд ли бы замечал, как дни и ночи сменяют друг друга.

Он занимался расчетами Гая, и на его столе все время горели свечи. День за днем, час за часом он вглядывался в цифры, пока его здоровый глаз не разбаливался, и все пытался определить параболы, которые согласовали бы наблюдения Гая с его собственными и подсказали бы орбиту пропавшей звезды.

Он уже не преподавал музыку, но эта потеря представлялась ничтожной в сравнении с мыслью, что его новые друзья Монпелье и доктор Ротье нуждаются в нем. Ну а Джонатан… Александр не получал от него никаких известий после странного и почти неудобочитаемого письма из Портсмута. Он полагал, что его брат по-прежнему не в Лондоне, и лихорадочно надеялся, что исполнение служебных обязанностей в этом порту отвлечет его от сумбурных смутных подозрений касательно Монпелье и их друзей. Александру казалось, что его брат, когда в последний раз приходил к нему, находился на грани помешательства; все эти бредни об убийстве, и Селене, и рыжих девушках. Почти столь же безумен, как несчастный Гай.

Каждые несколько дней Александр отрывался от вычислений, чтобы навестить клерка в Королевском обществе и осведомиться, получено ли подтверждение о доставке Лапласу пакета, в котором находилось послание Ротье мэтру Тициусу. Ответ по-прежнему был отрицательным — еще один источник тревоги; но в любом случае эти напрасные прогулки оказались не бесплодными: двадцать третьего июля по пути домой из Сомерсет-Хауса в день, когда летний дождь окутал Лондон серым покровом, его посетило озарение. Ему требовалось свести свои расчеты до минимума, как он поступил, когда изучал орбиту гершелевской Георгианы. По сути, он разрубит гордиев узел, если предположит, что Селена движется по кругу, а не эллиптически. Результат будет упрощенным, но по крайней мере поспособствует ему определить ее предположительный путь и поможет перейти к более сложным расчетам.

И вот наконец, добравшись до дома в мокрых насквозь от дождя башмаках и одежде, он сразу же пошел к себе в кабинет, зажег новые свечи и заново отточил перо. Вошел Дэниэль и настоял, чтобы он снял мокрые бумажные чулки и переобулся, и Александр позволил ему затопить камин, но запретил и дальше мешать ему. Он поспешно взял новый лист и испробовал круги разных диаметров, как прежде для планеты Гершеля. И убедился, что да, какая-то связь существует; да, он сумел сопоставить цифры, которые отмечали точки ее движения по одной предположительной орбите…

Он наточил другие перья, крикнул, чтобы Дэниэль принес ему еще бумаги, и продолжал лихорадочно работать, используя скудные цифры, насколько был способен. На этот раз — чтобы установить среднее расстояние орбиты этого объекта от Солнца. У него предостерегающе заломило виски, но он почти этого не заметил. Вошел Дэниэль спросить, не нужно ли ему чего-либо, и вышел на цыпочках еще бесшумнее, когда ответа не последовало.

Александр исписывал лист за листом, пока наконец, затаив дыхание, не записал: «Селена движется на расстоянии в 2,8 раза дальше орбиты Земли от Солнца…»

На новом листе бумаги трясущейся рукой он набросал знаменитую таблицу Тициуса расстояний между планетами.

И затем вписал в пробел: «Селена — 2.8 на 10 = 28. 28 минус 4 = 24».

Орбита Селены — небесного тела, которое наблюдали он и Гай. — точно укладывалась в обшую последовательность и находилась на половине расстояния между Марсом и Юпитером. Как раз там, где ее предсказал Тициус.

Александр откинулся на спинку кресла и протер глаза. Головная боль усиливалась, но он почти не замечал ее и вновь принялся за работу: поверяя и перепроверяя свои расчеты, пока последняя свеча не замигала и не погасла. И каждый раз он вновь получал то же магическое число: 2.8.

Он внезапно осознал, что звезда должна быть видимой сейчас, в эту ночь, низко в Стрельце, чуть левее Скорпиона и красного гиганта Антареса. Наконец он поднялся в темноте с кресла и подошел к окну. Дождь перестал.

Он поднялся на крышу. Небо, с которого дождь за день смыл все нечистоты, было ослепительно ясным, как великолепный нежданный дар. Дрожащими руками он навел телескоп и посмотрел здоровым глазом на тот участок неба, где, по его расчетам, должна была находиться планета.

Сначала он увидел только знакомые звезды Стрельца: видимая невооруженным глазом двойная Дзета и третьей величины Эта с Фи, а также все разнообразные туманности в этом созвездии. Его сжала судорога разочарования. Никогда прежде он с такой горечью не сетовал на утрату своего хорошего телескопа и на ненадежность своего зрения.