Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны - Венди З. Голдман

приговорили заочно. Будучи формально осуждены, они лишь пополняли статистику бессмысленных приговоров, свидетельствуя не столько о силе государства, сколько о неэффективности системы надзора за правопорядком и судебной системы. В период с января 1942 года по март 1944‐го только 40 % осужденных были действительно задержаны и отправлены отбывать наказание. Остальные 60 % так и остались на свободе[922]. Из 386 846 человек, осужденных в 1943 году, арестованы были всего 154 738 человек, то есть 40 % осужденных, а из 532 891 человека, первоначально обвиненных в дезертирстве, – только 29 %. В 1944 году, если допустить, что доля задержанных сохранялась на уровне 40 % в марте и далее, власти арестовали лишь 124 103 человека из 310 258 осужденных за этот год, то есть всего 15,5 % из 801 355 зафиксированных случаев дезертирства[923]. Иначе говоря, доля задержанных в 1944 году составила чуть более половины аналогичного показателя 1943 года. Многие рабочие понимали, что вероятность быть пойманным, осужденным и реально наказанным невысока, чем отчасти объясняется их готовность идти на риск при столь суровых наказаниях (см. Таблицу 13). Наконец, в число зарегистрированных случаев попали далеко не все бежавшие рабочие. Руководители скрывали, что им известно о беглецах, так и не замечали их отсутствия или просто не сообщали о них, что было особенно заметно в 1944 году, когда неисполняемый указ окончательно лишился смысла, что в декабре привело к объявлению амнистии.

Применение военного трудового законодательства в 1942 и 1943 годах

Согласно закону, если работник не явился на службу и отсутствовал уже несколько дней, администрация предприятия должна была сначала установить причину. Однако сами условия, побуждавшие многих рабочих бежать, – отсутствие нормального жилья, отопления, элементарных удобств, пищи, одежды и обуви – могли расцениваться как смягчающие обстоятельства, оправдывающие их действия. Если выяснялось, что рабочий сбежал, предприятие обязано было немедленно поставить в известность местного прокурора, чтобы он начал расследование. Но само по себе такое уведомление необязательно вело к возбуждению уголовного дела. Прокурор должен был удостовериться, что обвиняемый и есть предполагаемый беглец и что бегство действительно имело место, ведь рабочего могли, например, призвать в армию, увезти в больницу или перепутать с однофамильцем, он мог умереть или иметь уважительную причину для отсутствия. Если же прокурор приходил к выводу, что все перечисленные варианты следует отбросить, он должен был найти беглеца. Без физического присутствия рабочего прокурору оставалось либо закрыть дело, либо передать его в военный трибунал, чтобы последний судил дезертира заочно.

Таблица 13. Количество зарегистрированных случаев трудового дезертирства, обвинительных приговоров и в реальности задержанных осужденных дезертиров. 1943–1944 годы

Источник: ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 37. 1844. Л. 108, 110.

Примечание: Данные прокуратуры о зафиксированных случаях и осужденных охватывают период с 1 января 1943 года по 30 ноября 1944 года. Чтобы вычислить приблизительное количество за весь 1944 год, мы добавили примерные данные за декабрь на основе данных прокуратуры за октябрь – ноябрь (86 580). Оценка количества арестованных основана на данных прокуратуры за 1 января 1942 – 1 марта 1944 года, согласно которым 40 % осужденных действительно задержали и отправили отбывать наказание: ГАРФ. Ф. 8131. Оп. 37. Д. 1842. Л. 2. Мы сделали допущение, что с 1 марта по 31 декабря 1944 года этот процент оставался таким же.

Даже если прокуратура выполняла все формальные требования и передавала дело в военный трибунал, вероятность того, что трибунал либо отклонит его, либо вернет для дальнейшего расследования, составляла больше одного к пяти. Статистика показывает, что прокурор сталкивался с многочисленными трудностями. С 1 января 1942 года по 1 марта 1944 года Прокуратура СССР зарегистрировала 859 394 обвинения против рабочих и служащих, ушедших с оборонного предприятия[924]. 75 % этих дел Прокуратура передала военным трибуналам, оставшуюся четверть закрыла. Передача дела в военный трибунал означала почти неизбежный обвинительный приговор. Однако из 645 827 случаев, подлежавших судебному разбирательству, военные трибуналы вынесли обвинительный приговор только по 502 990 делам. Остальные, то есть более пятой части всех дел, переданных для судебного разбирательства, были отклонены либо после суда закончились оправдательным приговором[925]. Иными словами, по 41,5 % всех предполагаемых случаев «дезертирства», о которых директора заводов сообщили в прокуратуру за этот период, не был вынесен обвинительный приговор.

Как видно из приведенной статистики, декабрьский указ 1941 года оказался на редкость неэффективным. На всех этапах процесса установления, обнаружения и наказания дезертиров совокупность факторов – хаос войны, намеренное невмешательство и очевидная неприязнь к этому закону – мешала исполнению указа. На уровне предприятия табельщики и начальники цехов часто не знали, кто именно работает в их цеху, где живут эти рабочие и как различать однофамильцев или людей с созвучными именами. Из-за многочисленного пополнения, быстрого расширения штата и текучести кадров они не успевали запомнить всех рабочих в цеху и регулярно отмечать их в начале и в конце рабочего дня. В конце 1942 года властям пришлось отказаться от уголовного преследования буквально сотен рабочих, значительную часть которых составляли уроженцы Средней Азии: они открыто признались, что бежали с заводов Челябинской и других областей, но не могли или не хотели вспомнить название или адрес предприятия. В случае же тех, кто назвал место работы, выяснилось, что на указанных предприятиях зафиксированы лишь единичные случаи дезертирства. В результате никого из рабочих не судили. Лучшее, что могли сделать судебные органы, – обратиться в местные военкоматы с просьбой мобилизовать их обратно на заводы[926].

Руководители предприятий, думавшие прежде всего о производстве, порой не стремились преследовать тех, кто уклонялся от работы, чтобы лишний раз не терять трудовые ресурсы, а прокуроры, особенно в сельских районах, неохотно брались за неподтвержденные случаи или старались избежать конфликта с местными жителями. Довоенный опыт применения указа от 26 июня 1940 года уже вскрыл намечающиеся проблемы. Многие директора, районные прокуроры и народные судьи сомневались в экономической оправданности этого закона и действовали наперекор ему либо терпимо относились к тем, кто его нарушал. Их нежелание руководствоваться указом, безусловно, проявлялось тем сильнее, что среди рядовых рабочих он вызвал откровенный ропот. Только когда государство в ответ стало клеймить, увольнять и даже отдавать под суд халатных чиновников – в том числе народных судей, – применение указа более или менее вошло в повседневную практику[927]. Декабрьский указ 1941 года, предполагающий куда более суровые наказания, поставил перед руководством предприятий и судебными властями схожие вопросы. Некоторые, боясь, что их обвинят в излишнем либерализме, сообщали о каждом случае «дезертирства», «самовольного ухода с работы» и прогула при малейшем подозрении. Те, кто