Агасфер. В полном отрыве - Вячеслав Каликинский

Уже после первой «прогулки» Агасфер догадался, что это – не совсем обычная тюрьма: уж очень мало здесь было заключенных, вместе с ним – восемь человек в одинаковой униформе. Зеленые штаны и такая же рубаха, сандалии – вот и все!

Ни книг, ни газет здесь не давали, полагая, очевидно, что облепленные плакатами с инструкциями поведения стены камеры – достаточное чтиво для лишенных свободы людей.

В дверь стукнули два раза: это был знак, что полтора часа для разрешенного ему лежания прошли. Агасфер встал, поднял полку, закрепил ее крючком и пересел на такое же откидное жесткое сиденье у столика. Тихие тюремные будни продолжались…

⁂

Агасфер со стоном, проклиная тюремных конструкторов, поерзал на жестком неудобном сиденье: подремать или хотя бы дать усталым мышцам отдых на таком сидении было просто немыслимым!

Прикрыв веки, он продолжал неторопливо размышлять обо всем подряд. Вот капитан Осама, например: несмотря на его довольно жесткое решение отправить его в тюрьму, Агасфер не испытывал к нему злых чувств. Профессионал, и свое дело делает профессионально. На его месте Агасфер, наверное, поступил бы так же: слишком подозрительным выглядел временный «побег» поднадзорного. И его объяснения не во всем стыковались, а иногда выглядели и вовсе по-дурацки.

Опять-таки: мог бы отвезти в обычную «каталажку» – а привез в явную спецтюрьму, где, несмотря на довольно жесткие правила содержания, над арестованным по крайней мере не издевались.

Но куда он пропал, этот капитан Осама? Агасфер прикинул: в тюрьме он уже шестой день, а о контрразведчике ни слуху ни духу…

⁂

Осама появился в тюрьме на четырнадцатый день.

К этому времени Агасфером овладела сильнейшая апатия ко всему на свете, и он все чаще и чаще подумывал об уходе из жизни. Единственное, что его удерживало на грани – это мысли о Настеньке и Андрюшке. Что с ними будет без него? Забудут о них, оставят у старого Демби или?.. Старый шотландец их не бросит, в этом Агасфер был уверен. А если начнут докапываться – не была ли Настя его соратником по тайному ремеслу? Не знает ли она того, что представляет интерес для проклятого 2-го отдела?

Он, как мог, берег ее. Не делился никакими секретами, не рассказывал о своих занятиях, о прошлом, о планах на будущее. Но секретная служба японцев уверена в этом быть, разумеется, не могла.

За две недели в одиночной камере у него отросла порядочная борода. А количество спутников по прогулкам, увы, уменьшалось. Вспоминая слова лейтенанта о том, что на его памяти из тюрьмы никого не выпускали, Агасферу хотелось выть и биться головой о стену.

Он попробовал было устроить голодовку – Тем более что похлебки Агасфер был лишен так и так. А «лошадиная» еда без жидкой пищи ничего, кроме жесточайших болей в животе, не приносила. Однако уже после второго отказа от еды к нему в камеру явился тот самый равнодушный ко всему доктор.

– Почему вы отказываетесь от еды? – поинтересовался он без интереса. – Это протест? Или желание уморить себя голодом? Учтите, номер двадцать шестой: такое у нас не проходит! Если мне доложат, что вы отказались от еды в третий раз, вас переведут на искусственное кормление. Это не слишком приятная процедура, уверяю вас! Отвечайте, номер двадцать шестой – или мне позвать надзирателей с бамбуковыми палками?

– Я не могу брать с «кормушки» миску с супом – у меня всего одна рука, как вы видите! А миски резиновые, слишком мягкие. Я пробовал брать – похлебка разливается, и меня за это наказали. А от кукурузы и редьки у меня жестокие спазмы в животе…

Не сказав ни слова, доктор вышел из камеры. Однако во время «ужина» Агасфер убедился, что заморить себя голодом ему не дадут. Вместо того чтобы поставить миску и коробку с кукурузой на «кормушку», надзиратель открыл дверь камеры и поставил еду на стол – бросив при этом на заключенного злобный взгляд.

Какой же вкусной показалась «номеру двадцать шестому» эта пустая похлебка, в которой плавали несколько кусочков рыбы, а на дне был тонкий слой разваренного пшена!

На четырнадцатый день за ним пришли. Надзиратель открыл нараспашку дверь и молча поманил арестанта в коридор, где его ждали двое солдат с винтовками. Командуя «вперед», «налево», «направо», «вниз», «стоять!», они привели его в какое-то подвальное помещение, открыли одну из двух дверей, и впихнули Агасфера внутрь.

Он огляделся, и у него похолодело в животе. Пол, стены и даже потолок комнаты были выложены кафельной плиткой. В одну из стен были ввинчены четыре цепи с наручниками на концах, там же стояла объемистая пустая лохань. Вдоль противоположной стены стояла деревянная лавка и маленький стол. Несмотря на прямо-таки стерильную чистоту, здесь пахло потом, кровью, блевотиной, – пахло смертью… Сомнений не осталось: здесь могла располагаться только пыточная камера!

Ну уж нет! Пусть его лучше застрелят! В несколько прыжков он пересек комнату, схватил стол, перевернул, и, навалившись всем телом, отломил у него ножку. Прикидывая ее на вес, он бросился снова к двери и стал на ней, подняв импровизированную дубину над головой.

Шанхай

– Желаю здравствовать, Александр Иванович! – поприветствовал Клейменов своего «квартиранта», как в шутку именовали здесь бывшего посланника в Китае камергера Павлова. – Вам телефонировал французский консул, мсье Шарль! Собственно говоря, он телефонировал мне, но в конце беседы передал вам горячий привет. Насколько я понимаю, это приглашение на очередное рандеву…

Для Генерального консула России Василия Константиновича Клейменова истинная служба Павлова в Шанхае не была секретом. Клейменов прекрасно понимал, что с появлением Павлова под крышей консульства поселилась и активно действует как армейская, так и дипломатическая резидентура России. И хотя Василий Константинович не ставил, в отличие от русского военного агента полковника Дессино, «подножек» коллеге, принял он его без особого восторга.

Дело в том, что Русско-японская война заставила работать местную консульскую службу в особом, напряженном режиме. Китайское население Шанхая откровенно недолюбливало европейцев, именуя их не иначе, как «белыми дьяволами». К русской же диаспоре Шанхая, благодаря активизации здесь японцев, отношение и вовсе было скверным. Консульство России, нашедшее в Шанхае приют на территории Французской концессии, было буквально завалено жалобами русского населения на агрессивное поведение китайцев – но мало что могло предпринять для их защиты. Местная полиция Концессии, именуемая Муниципальной гвардией, почти всплошную состояла из вьетнамцев. А те, попав под пропагандистский антирусский прессинг японцев, относились к русским более чем прохладно. Дело дошло до того, что специальным распоряжением Клейменова сотрудникам консульства «категорически не рекомендовалось без особой на то необходимости» появляться на улицах Шанхая не только в темное время суток, но и днем.

Не прошло мимо внимания хозяйничающих в Шанхае с начала войны с Россией японцев и появление здесь действительного статского советника Павлова. За ним было установлено плотное наблюдение. Под это наблюдение автоматически попал и весь персонал русского консульства.