Последняя рукопись - Франк Тилье

– А потом? Как ты будешь выживать?

Вадим пожал плечами.

– Ты не выживешь. В большом городе, да еще в чужом, четырнадцати-пятнадцатилетний мальчишка непременно в конце концов попадет в полицию, больницу или к социальным службам. Если бы он в каком-нибудь учреждении сообщил свое настоящее имя, группа Сореля нашла бы его.

– А как ты поступаешь, чтобы не называть своего настоящего имени?

– Лично я прикидываюсь немым, травмированным. Который ничего не понимает. Как без документов можно узнать, кто я на самом деле, если я не говорю?

Вик убежденно кивнул.

– …Или как будто я ничего не помню… Я, например, изображаю, будто потерял память. Парнишка делает вид, что не знает ни кто он, ни откуда взялся. Ты просто на все вопросы, которые тебе задают, отвечаешь «не помню»…

– Вроде Жюлиана Моргана.

– Что-то типа того, да. В таком случае очень вероятно, что через какое-то время судья по делам несовершеннолетних даст тебе новое имя. Новые документы, новое гражданское состояние, новую дату рождения. Тебя поместят в приемную семью, где ты будешь расти, как будто это твои настоящие родители, где ты выстроишь себе личность, которая уничтожит ту, что еще присутствует в твоей памяти. Именно так Люк Тома сфабриковал себе новую жизнь и совершенно пропал с экранов радаров.

Вик отбросил ручку, которую нервно грыз.

– Странная история. Вроде Мориарти где-то рядом, но каждый раз, когда нам кажется, что мы вот-вот схватим его, он ускользает из рук. Мы точно знаем, кто он, нам известен его возраст, место, где он вырос, мы располагаем даже его генетическим кодом, но у него нет ни лица, ни личности.

Он взглянул на часы, подхватил куртку и попрощался с напарником. Вадим удивился:

– Уже?

– Что бы ты ни думал, у меня тоже есть своя жизнь…

Спустя полчаса он входил в больничную палату Аполлины в сопровождении медсестры, которая осторожно прикрыла за ними дверь. Девушка, со всех сторон подключенная к аппаратам и капельницам, спала. Запястья перетягивали свежие бинты. На стуле сгорбился ее отец. Он молча встал.

Вик протянул ему руку:

– Мсье Рина… Я один из тех полицейских, которые обнаружили вашу дочь. Как она?

Отец не пожал протянутую ему руку.

– Как она?! Два месяца… Два месяца она находилась взаперти с психом, который отрезал ей руки, и вы спрашиваете, как она?

Его лицо приобрело злое выражение.

– Знаете что? Вчера я позвонил вашим коллегам в комиссариат Аннеси. Тип, который ведет это дело… представьте, он оказался в отпуске. В отпуске, вы понимаете? – Он не отводил остановившегося взгляда от кровати. – Она была в плену у худшего из психопатов, а вы в это время продолжали смеяться, развлекаться, ходить в кино. Я догадываюсь, что все это совершенно не мешало вам жить, и не упрекаю вас лично.

– Послушайте, я…

– Она мертва. В своем сознании она мертва. Она просыпается с воплями, в полнейшем мраке. Она не понимает, почему больше не чувствует своих рук. Она теперь не переносит, когда к ней приближаются, гладят ее. Мы даже не знаем, осознает ли она наше присутствие.

Рукавом свитера он вытер слезу. Он был на грани нервного срыва.

– Ее мать уже несколько недель не встает с постели, она напичкана транквилизаторами, она стала хуже, чем зомби. Наша семья этого не перенесет. Как теперь будет жить наша девочка? Скажите мне, что с ней будет?

Вик посмотрел на Аполлину. Ему бы тоже хотелось погладить ее по голове, по волосам, но он понимал отца. Он так хорошо понимал его…

– Вы должны знать, что мы сделали все, что было в…

– Да, я знаю. Но уйдите отсюда. И больше не приходите.

Вик опустил голову и развернулся, чтобы уйти. Когда он переступал порог, у него за спиной раздался голос:

– У вас есть дочь?

Вик остановился:

– Да. Ее зовут Корали. Она почти ровесница Аполлины.

Отец сжал челюсти.

– В таком случае желаю вам, чтобы с вами однажды это тоже произошло. Тогда бы вы лучше поняли, что мы испытываем. Вы можете находиться здесь, демонстрировать ваше поддельное сострадание, но вам чужда человеческая скорбь.

Ничего не видя перед собой, Вик спустился по лестнице. Отец Аполлины прав. Как можно понять то, чего сам не пережил? Он очень скучает по Корали, буквально болеет от тоски по ней, но ведь она жива! Тогда как прочувствовать горе тех, кто все потерял?

Он боялся возвращаться в номер своего паршивого отеля. И в то же время не мог представить себя бесцельно бродящим по улицам. Вернуться на службу? В конце концов, может, и стоит. Выйдя из здания, он увидел вывеску «РОДИЛЬНЫЙ ДОМ» и, не раздумывая, вошел внутрь. Он не был в подобных местах с тех пор, как родилась Корали. Через стекло Вик молча смотрел на новорожденных в кувезах, на их крохотные розовые ручки. Ему хотелось лелеять жизнь, видеть улыбки на лицах, слышать, как плачут младенцы.

Он видел счастливые пары: испуганных отцов, внимательных матерей. Родильный дом – это, без сомнения, самое прекрасное место на земле, посещение его – великое путешествие в страну счастья. Он присел на стул, прикрыл глаза и вспомнил каждую секунду появления на свет своей дочери. Он – в голубом комбинезоне, умирающий от страха; Натали – в слезах сжимающая его руку; черепаховые очки гинеколога, веснушки акушерки, стрелки тикающих часов. Все это он мог воспроизвести в мельчайших деталях.

Бог ты мой, как же он был счастлив! И счастье было здесь, в его голове.

В течение десяти минут он мысленно находился там, в родильной комнате. На его губах играла улыбка. Пока у него не зазвонил телефон, вырвавший его из прошлого и вернувший в мир, где все рухнуло.

Мандзато.

– Две вещи, Альтран. Первая: ДНК крови с книжной страницы заговорила. Она идентична той, что уже имеется в картотеке, это на сто процентов доказывает, что Люк Тома восьмидесятых годов и есть Мориарти, которого мы ищем… Что там за детские крики?

Вик поспешно вышел в коридор.

– Да тут за мной в очереди женщина с детьми. А вторая новость?

– Еще лучше: все в порядке, я договорился, скоро мы сможем допросить Джинсона, но только прямо в тюрьме. Перевозка в Лион, в здание судебной полиции, со всей этой писаниной, документами и мерами безопасности, потребовала бы еще неделю ожидания. А так у нас будет меньше времени на допрос, зато мы сможем сразу начать действовать.

Вик остановился на верхней лестничной площадке, положив ладонь на перила.

– Джинсон знает причину допроса?

– Нет. Но он наверняка подозревает, что это связано с Дельпьером. Он понятия не имеет ни о том, что нам известно, ни о том, что стало с Дельпьером, ни о том, что тот мог бы нам рассказать. Это будет игра в кошки-мышки. Сначала попробуем навесить ему лапшу на уши. Позволим ему почувствовать свое превосходство. Заставим поверить, что это он ведет в танце. Возможно, он заговорит об Аполлине и укажет место, где, как ему кажется, он держит ее. Вот тут-то мы его огорошим. У нас есть три часа, и не больше, чтобы заставить его выдать все, что ему известно о Мориарти.