Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

— Он будет чистить выгребные ямы! есть то, что едят свиньи, жрут собаки!

От бешенства Сын Неба начал заикаться.

— Разд-а-влю, к-как гниду!

Су Шунь подлил масла в огонь.

— Если засуха сгубила урожай, а ветер разметал единственный стог сена, можешь забыть про рыбалку, ибо и лодка твоя опрокинется, и сам ты не выплывешь — беда одна не ходит.

— Что вы предлагаете, преждерождённый? — злобно сверкнул глазами Сянь Фэн. — Я сам прекрасно помню: "Чем шире река, тем выше волны".

— Я предлагаю казнить парламентёров, — смиренно ответил Су Шунь, — и покинуть Пекин.

— Казнить? Теперь? — засомневался Сянь Фэн и вспомнил, что русский посланник в своём письме, переданном через Гуй Ляна, советовал "бессмертному Сыну Неба" покинуть столицу, дабы не унизиться перед «белой гнилью» и не потерять лица в глазах китайцев. — Разве это нам не повредит?

— Хуже не будет, — спокойно ответил Су Шунь. — Можно оставить в живых секретаря английского посланника и, — он замялся, — может быть, Париса.

— Обидчика Гуй Ляна? — снова вскипел Сянь Фэн. — Обидевший отца моей жены — мой кровный враг, это всё равно, что обидеть меня.

— О, всемогущий и бессмертный, — мягко упрекнул его Су Шунь, — разве вправе мы помнить обиду, нанесённую не нам? Гуй Лян своё отжил, он слаб и глуп, а вам ещё править и править на благо народа! К тому же, — перешёл он на шёпот, — Парис любимчик королевы Англии, а, следовательно, гнев её минует нас, когда он будет жив.

Сянь Фэн скрипнул зубами.

— Трудно согласиться.

— Надо, — с почтительной настороженностью посоветовал Су Шунь. — Трезвый помнит о судьбе, пьяный тащится по её следу. Нельзя опьяняться обидой.

Сянь Фэн молчал. Читал мысли дашэня.

— Хорошо, — сказал он несколько минут спустя. — Надо красиво выйти из игры. Кто служит красоте, служит бессмертию.

Су Шунь облегчённо вздохнул: за жизнь Париса он теперь спокоен.

— Ваш родственник — что будет с ним?

Руки, покоившиеся на коленях, дрогнули. Богдыхан сузил глаза.

— Если я казню дядю сейчас, воины из его стана разбегутся. Они сочтут, что я их тоже обезглавлю. А живым он принесёт гораздо больше пользы. За ним пойдут, в него поверят и, возможно, скажут: «Поражение при Чанцзяване — очень грамотный манёвр». Скажут: «Увлекал противника, заманивал в ловушку, прикидывался мёртвой лисой».

— И это придаст им отваги, — угодливо сказал Су Шунь, скрывая досаду: устранить Сэн Вана ему не удалось, он оставался у трона.

Сянь Фэн прикрыл глаза.

— Моё великодушие возвысит дух солдат. Слепые хорошо считают, но ещё лучшие слышат. К тому же, мы не должны забывать; не тот силён, кто положил на лопатки, а тот, кто вывернулся. Надеюсь, мой дядя полон сил и жаждет мести. Он оправдается передо мной. А нет, — раздулись его ноздри, — я сам возьму меч предков и сражусь с врагами! Видят боги! — Он вскочил и яростно потряс руками. — Я их разорву!

— Вы настоящий огненный дракон, — припал к его ногам Су Шунь. — Я преклоняюсь перед вашим духом.

Сянь Фэн расправил плечи.

— Можно много знать о правилах ведения войны, но к этим знаниям военная удача и победа не имеют никакого отношения.

— Всем управляет дух, — раболепно склонил голову дашэнь.

— Да! — горделиво скрестил руки богдыхан. — Сила духа! — Он сверкнул глазами. — Со мною мои предки, со мною Чингисхан!

— Имя победителя начертано на небесах, — льстиво подсказал Су Шунь и посмотрел на богдыхана с таким видом, с каким смотрит на учителя начальной школы его любимый ученик.

Сянь Фэн подобрал полы расшитого золотом халата и опустился на трон.

— Это так.

Су Шунь припал к его ноге. Он знал: подошвы лижут тем, кто не касается земли.

Возвращаясь в своё министерство, он в сотый раз подумал, что очень трудно жить в горах, но во дворцах — невыносимо.

Глава XХ

Харчевню держал толстый редкозубый китаец, добродушный и назойливый, как муха. Он поприветствовал Попова так, словно они знакомы тысячу лет. Предложил занять столик в глубине крохотной залы и сразу стал метать на стол закуски: салат из креветок, отварную морковь с помидорами, ломтики козьего сыра с горчичным соусом и зелёным горошком.

Выставил графинчик водки. Заглянул в глаза. Наглядно доказал, что чем шире улыбка, тем виднее зубы. Вернее, щели между ними.

Пока он расставлял тарелки с немудрёной снедью, Попову пришлось выслушать целую лекцию о своеобразии китайской кухни, о щедрости того, кто прислуживает гостю, о его беспримерной добродетели, то есть, о высочайшей нравственности и преданности богдыхану. Жизнерадостный толстяк ежесекундно клялся, что готов отдать последнюю рубаху, лишь бы накормить и обогреть своего гостя. Одним словом, в этой невзрачной таверне, расположенной в трёх шагах от тюрьмы Бэй-со в одном из глухих переулков, любой достопочтенный гражданин, идущий к небу, всегда найдёт ночлег.

— У меня можно укрыться от дождя и снега, но нельзя спастись от ветра и холода, которые однажды проникают в душу, остужают сердце, — витиевато предупредил толстяк, и Попов придвинул к себе отварную морковь, чтобы не видеть восхитительной улыбки. Он сразу понял, что "щедрый и добродетельный" не преминет устроить ему допрос с пристрастием, и, не зная, как ему избавиться от докучливого собеседника, успевшего уже поинтересоваться родом деятельности, званием и именем своего гостя, верно отыскавшего дорогу в его заведение в столь тревожное время, грубовато заявил, что сначала поест, поговорит с интересующим его человеком, который с минуты на минуту должен прийти сюда по его просьбе.

— А уж затем, любезный, — сказал он хозяину харчевни, зажёвывая слова ломтиками козьего сыра, — если у меня останется время, именуемое свободным, я с превеликим удовольствием отвечу на все возможные вопросы.

— О! — заулыбался редкозубый, вытирая пухлые руки засаленной тряпкой, торчавшей у него за поясом, — я рад, что вы интересуетесь людьми. Сейчас такие времена, что никому ни до кого! Просто ужасно, люди одичали! Молодёжь открыто негодует, она недовольна тем, что происходит! — он оглянулся и перешёл на шёпот. — Подумать только: проклинают богдыхана, ждут, не дождутся, когда он умрёт: оседлает облако. — Он ещё раз бросил взгляд через плечо и неслышно, одними губами с помощью рук и округлившихся глаз дал понять,