Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

Игнатьев, по идее, должен был испытывать ни с чем несравнимое блаженство, глядя на разорённые деревни, порубленные сады, чадящие костры и пепелища, а пуще всего упиваться видом несчастных жертв войны, блуждающих, как зыбкие и мертвенные тени среди руин когда-то милых очагов. Повсюду тлеющие угли, осколки битого стекла и крошево дешёвой черепицы. Тысячи колёс, десятки тысяч копыт и солдатских ботинок, испохабили мирную землю Китая, втоптали в неё радость. Люди загадили жизнь, откликнувшись на зов войны, на её бешеную страсть к чужому горю, крови и наживе.

— Китайцы топят своих жён в колодцах, а родителям и детям перерезают горло, — услышал Николай голос своего секретаря, и это замечание Вульфа вывело его из состояния задумчивости.

— Такова реальность, — проговорил ехавший рядом с ним на вороном жеребце Татаринов. — А реальность понимают в этом мире только воины, да, может быть, ещё торговцы. Все остальные думают, что понимают.

— Вы хотите сказать, — раздражённо хмыкнул Вульф, наезжая своей низкорослой кобылой на одного из носильщиков и почти упираясь в его спину носком сапога, — что люди, подобные мне или вам, чужды реальности, не знают её сути?

— Я хочу сказать, — с ноткой упрямства в голосе ответил Татаринов, — что ни те, кто понимает реальность, ни те, кто думает, что понимает, не имеют преимущества перед реальностью.

— Это ещё почему? — сапог Вульфа упёрся в спину носильщика, и тот ускорил шаг.

— Реальность всякий раз иная, — слегка, придержал своего жеребца Татаринов, заметив, что носилки покачнулись. — Вы вот и сейчас не понимаете, что ваша лошадь наезжает на носильщика, сбивает его с ритма.

Вульф недовольно покосился на семенящего рядом китайца и презрительно свёл губы.

— Было бы что замечать.

Встретившись взглядом с Игнатьевым, он резко осадил лошадь.

— Извините, ваше превосходительство, заговорились.

Игнатьев понимающе кивнул. Что-что, а реальность действительно очень изменчива. Здесь он с драгоманом полностью согласен. Взять того же Вульфа. Внешне угрюмый и, как многим казалось, неуступчивый, он довольно быстро соглашался с противоположными взглядами, причём, поражавшая всех его мрачность сменялась неким подобием угодливости и даже подобострастия, хотя он и любил повторять, что "люди редко ценят ум, но ещё реже — преданность". Людям вполне хватает льстивой угодливости и откровенного холуйства, так как жизнь приучила их к тому, что человек, вызывающий сострадание, зачастую не стоит этого чувства, являясь либо хорошим актёром: плутом, либо философом, осознанно и благотворно для себя страдающим. Последние, как правило, великодушны и разумны, а разумные, как известно, удачливы. В большинстве своём люди малодушны и вследствие этого несчастны, угрюмы, озлоблены. В своём несчастье они агрессивны. Не хочешь, да скажешь: "Ничто так не пьянит, как собственная глупость". Вот уж верно: кому не нужно ничего, тот истинно богат. А кто завистлив, тот несчастен. Барон Гро завидует богатству лорда Эльджина, а лорд Эльджин завидует премьер-министру Пальмерстону, сумевшему использовать своё влияние на королеву в целях личного обогащения. Но и Пальмерстон, в этом Николай уверен, глубоко несчастный человек, если его жизнь сосредоточилась на банковских счетах. «Скажи мне, где твоё сокровище, и я скажу, где твоё сердце». Древние, как всегда, правы. Они искали Бога в себе и вовне, а искательство, известно, хорошо вознаграждается. Главное, знать, что искать. Где глубина познания, там глубина открытий.

Игнатьев упёрся руками в сиденье, переменил позу, глянул на часы. Без пяти десять.

— Лев Фёдорович, — окликнул он Баллюзена, ехавшего верхом по его правую руку рядом со Стрижеусовым. — Чанцзявань скоро?

— Минут через пятнадцать, — ответил Баллюзен и указал рукой на видневшуюся впереди тутовую рощу. — Сейчас лесок проедем, с горки спустимся, а там уже и он.

Сказанное подтвердилось.

Они миновали рощу, спустились с небольшой возвышенности, переехали чудом уцелевший мост с охраняющими его четырьмя каменными тиграми, и, обогнув разорённое кладбище, въехали в Чанцзявань — разбитый и опустошённый, чёрный от недавнего пожарища.

Возле древней кумирни, в которой решено было остановиться, лежала мёртвая собака с разможжённым черепом. Пятеро щенков, все, как один, густого чёрного окраса, тыкались в посиневшее брюхо, тянули соски, искали молоко, а его не было. Они обречённо поскуливали, беспомощно тёрлись друг о друга, зевали, жаловались на бесчувственную мать.

— Дозвольте? — глянул камердинер на Игнатьева, и тот кивнул: — Бери.

Дмитрий взял из обозной подводы грязную простынь, связал углы и уторкал щенков в узел.

— Глядят, шельмы, — сказал он с умыслом, давая знать, что время, когда слепых кутят топят, давно миновало. Кто увидел Божий свет, тот должен жить. Закон.

Беззубец и Шарпанов закрючили падаль, сволокли на задворки, в овраг, закидали ветками и глиной.

Выбравшись наверх, они заглянули в полусгоревший сарай и ужаснулись. Несколько десятков обнажённых женских трупов грудились в его подполе. В нос ударило гнилостной прелью, тошнотворным угаром зловония.

— У! — замотал головой Беззубец. — Потешились ироды. Поиздевались над бабьём.

— А можа, и свои, — отвернулся Шарпанов и выбрался наружу. — Маньчжуры, оне тоже хороши. С живого шкуру спустят.

— Слыхал, — прикрыв за собой дверь, поморщился Беззубец. — Руки рубят, как у нас поленья. — Он хотел ещё что-то сказать, но не договорил и переломился в поясе. — Фу, гадость. — Он сплюнул вязкую слюну. — Теперь приснится.

— А ты перекрестись, — посоветовал Шарпанов и осенилсебя крестным знамением. — Упокой, Господь, их души.

— И чего только на свете не увидишь, — ткнул себя щепотью в лоб Беззубец и перечеркнул рукой от плеча до плеча. — Страх и токма.

Не лучшим образом чувствовал себя и барон Гро, когда его навестил Игнатьев. Странное чувство душило и теснило сердце, словно его жестоко донимало нечто злобное, неведомое и неодолимое. Выглядел он измождённым старцем, хотя одет был по обыкновению со щегольской небрежностью. О, сколько радужных планов было на эту осень! Всё лето прошло в неимоверном напряжении: казалось, что ещё чуть-чуть и цель близка, переговоры завершатся — мир будет подписан. Так или иначе, всё пойдёт на лад. И вот, к несчастью, всё пошло насмарку. Все его возвышенные планы не то, чтобы сошли на нет, как сходят многие случайные желания, тускнея и теряя свою прелесть в гуще дел, нет, эти планы просто провалились, рухнули в бездонное "ничто", исчезли. Испарились. И ведь не сказать, чтобы его проекты были эфемерны, нет — он никогда не строил свои планы на песке, для этого он слишком долго жил на белом свете,