Черная моль - Аркадий Адамов

— И необязательно. Важно доказать второе: что он пускает ее в оборот через Масленкина.

— Ну, это мы докажем, — оживился Сергей. — Стоит только взять за жабры этого подлеца Масленкина, да еще с поличным!

Он рассказал Ярцеву о собранных сведениях.

— Надо только рассчитать момент, — подумав, сказал Геннадий. — Если брать Масленкина на пути в Берлин, то вытряхнем из него валюту, если на обратном пути, — то контрабанду. В этом смысле, между прочим, представляет интерес его щетка.

Сергей усмехнулся:

— Именно. Сразу смекнул?

— На том стоим. Щетка — это еще пустяк. Погоди, у самого Плышевского на квартире и не такие тайники попадутся. Так как же с Масленкиным?

— Их поезд уходит завтра, то есть в пятницу. В восемнадцать тридцать. Если вы снимете Масленкина хотя бы в Смоленске, то ни Доброхотов, ни Плышевский не узнают об этом. И к ночи с субботы на воскресенье мы приготовим им обоим неплохой сюрприз.

— Что ж. Пожалуй.

Актер Петр Словцов сидел в кафе и, ожидая заказа, нервно барабанил пальцами по столу. Полное лицо его, всегда оживленное, улыбающееся, сейчас выглядело встревоженным.

Он нарочно отделался от друзей и пришел сюда за час до встречи с Залесским, чтобы хоть немного побыть одному и обдумать вчерашнее происшествие. И дело тут не в ссоре с Плышевским. Это случалось и раньше. Хотя надо сказать, что за последние дни Олег Георгиевич сильно изменился, стал раздражительным и грубым. Розик говорит, что у него какие-то неприятности с дочерью. Вполне возможно. Но у Плышевского появилась и еще одна черта: он определенно чего-то боится и чего-то все время ждет. О, у Словцова зоркий глаз актера, от него мало что можно скрыть! А Плышевский старается это скрыть, очень старается. И, надо сказать, он умеет это делать, никто ничего не замечает, никто, кроме Словцова. Но вчерашняя ссора… Да, со Словцовым это бывает, выпив, он любит куражиться, Плышевский в ответ сказал что-то резкое, обидное, он, Словцов, ответил тем же, так, слово за словом… Все это можно понять. Бывает. Но то, что сказал потом ему Плышевский, тихо, почти на ухо, с еле сдерживаемым бешенством, ошеломило Словцова, и он, может быть, впервые в жизни не нашелся, что ответить. До сих пор в его ушах звучат эти слова. Да, Плышевский сорвался, видно, нервы почему-то не выдержали. В другое время он никогда бы не сказал подобное. Но уж раз сказал, то Словцову это надо обдумать. Нет, нет, он вовсе не хочет впутываться, он и не подозревал, что это так серьезно. Ах, как был прав Володя! Его надо предупредить, надо посоветоваться. И еще: он больше никогда, никогда не встретится с Плышевским. Нет, он пьет хоть иной раз и на чужие, но на честные деньги. Боже, как он был слеп!..

Но вот и Залесский, высокий, стройный, элегантный, тонкое одухотворенное лицо, высокий лоб, откинутые назад густые темные волосы, большие, выразительные глаза. Залесский, как всегда, в свободной бархатной куртке, пестрый галстук завязан с изящной небрежностью.

— Володя! — махнул ему рукой Словцов.

Залесский улыбнулся и, уверенно лавируя между столиками, направился к приятелю.

После первых приветственных слов Словцов, сделав над собой усилие, как можно беззаботнее сказал:

— Володя, мне нужен твой совет. Понимаешь, вчера я ужинал в одной компании. Был там и Плышевский…

— Опять! — поморщился Залесский. — Как мне неприятен этот человек, если бы ты знал! Давай говорить о другом.

— Но я попал в ужасное положение.

— Ах, друг мой! Я тоже в ужасном положении. Нет, эта пытка должна когда-нибудь кончиться! Представь, я только что провожал Леночку. И как ты думаешь, куда? Ей назначил встречу этот проклятый Иван Васильевич, сослуживец ее супруга. Он уже однажды был у нас в театре.

— Сослуживец? Значит, тоже работает в милиции? — с внезапным испугом переспросил Словцов. — Что ему надо?

— Почем я знаю! — раздраженно махнул рукой Залесский. — Но он мне мешает, ты понимаешь? С того дня, именно с того дня, как он появился, Леночка стала избегать меня. Да, конечно, я был тогда с ним не очень любезен, но…

— Скажи, Володя, — перебил его Словцов, — ты не помнишь, он не интересовался шубкой, которую ты ей устроил?

— Ах, меня больше волнует, что он интересуется хозяйкой этой шубки! Впрочем, и про шубку он тоже, кажется, спрашивал.

— Вот именно спрашивал! — воскликнул Словцов. — И ты, конечно, назвал меня?

— Я не помню. Но что с тобой, Петя? В конце концов…

— Ах, ты ничего не знаешь! Володя, милый, талантливый, красивый друг мой. Я так виноват перед тобой! И перед Леной!..

Словцов в отчаянии всплеснул пухлыми руками. Залесский никогда еще не видел своего приятеля в таком состоянии. Он тревожно спросил:

— Ну, что ты еще выкинул?

— Зачем я только послушался Плышевского! Зачем навязал вам эту шубку, да и шапку тоже!

— Что-о? Тебе это велел сделать Плышевский?

На впалых щеках Залесского проступил багровый румянец, глаза расширились.

— Да, да… — страдальчески закивал головой Словцов. — И вчера он мне сказал, что теперь мы с ним связаны одной веревочкой. А, значит, и ты и Леночка…

— Босяк!.. Негодяй!.. — трясущимися губами прошептал Залесский. — Да как ты посмел? Я так и знал… — Он стал быстро застегивать и расстегивать пуговицы на куртке, потом схватился обеими руками за голову. — Боже, что теперь делать?.. Тебе, конечно, поделом. Но я, я… моя репутация… мое положение в театре… как раз представили на заслуженного… Боже, если узнают!.. Что же делать? Что делать?..

Залесского бил нервный озноб, глаза были полны страха и смятения.

— Я тебя не желаю знать! — вдруг истерически крикнул он. — Не желаю!..

И, вскочив со стула, Залесский устремился к выходу.

— Скорее, скорее! — шептал он. — Она… она тоже замешана. Бедняжка!.. Моя бедняжка!..

…Лена позвонила Зотову еще из театра, сказала, что должна обязательно его повидать, и он назначил ей встречу прямо на улице. Когда Лена подбежала к нему, Иван Васильевич спокойно взял ее под руку и провел за угол, где стояла его машина. Водителя там не было.

— Вот здесь и поговорим, — сказал Зотов, открывая дверцу. — Никто нам не помешает. Садитесь.

Лена поспешно вскочила в машину, Иван Васильевич сел рядом и захлопнул дверцу.

— Ну-с, так что случилось?

— Иван Васильевич, я так больше не могу жить! — чуть не плача, сказала Лена, доложив руки на рукав его пальто. — И мне… и я… Ну, чего же вы молчите?!

— Да ведь я же еще ничего не знаю, — улыбнулся Зотов. — Что случилось, вы мне скажите?

— Нет, это вы мне скажите, что с Сережей! Он все молчит, он мне ничего не рассказывает, — в отчаянии продолжала Лена. — Но я же вижу, я сердцем чувствую, что-то произошло. И вы должны знать.