Сороки-убийцы - Энтони Горовиц

— Поэтому он решил убить его?

— Не знаю. Пюнд умирает в последней книге? Я ее не читал.

— Он серьезно заболевает. И в конце вполне может умереть.

— Алан всегда говорил, что книг будет девять. Он решил так с самого начала. Это число каким-то образом имело большое значение для него.

— Что случилось с записной книжкой? — поинтересовалась я. — Как понимаю, вы ее не нашли.

— Не нашел, — покачал головой Джеймс. — Мне жаль, но я совершенно уверен, что ее нет в доме.

Выходит, тот, кто взял последние главы «Английских сорочьих убийств», стер все до единого слова с винчестера Алана, позаботился также и об исчезновении блокнота. Это навело меня на мысль: этот человек знал, как работал Конвей.

Мы еще поговорили про жизнь Джеймса с Аланом, прикончив шампанское и перейдя к бутылке вина. Другие семьи завершили ужин и ушли, и к девяти часам мы остались в ресторане одни. У меня сложилось впечатление, что Джеймс страдает от одиночества. С какой стати парню, которому нет и тридцати, хоронить себя в глуши вроде Фрамлингема? Правда крылась в том, что у него не было особого выбора. Его обрекли на это отношения с Аланом, и данное обстоятельство, как никакое другое, послужило причиной порвать их. Разговаривая со мной, Джеймс держался очень свободно. Мы с ним подружились: быть может, благодаря той первой сигарете или причудливым обстоятельствам, которые нас свели. Он рассказал о своем детстве и юности.

— Вырос я в Вентноре, на острове Уайт. Я его ненавидел. Поначалу мне казалось, это потому, что я находился в окружении моря. Но истинная причина крылась в том, кем я был. Мои мама и папа были «свидетелями Иеговы» — понимаю, звучит дико, но это факт. Мама ходила по острову, от двери к двери, распространяя экземпляры «Сторожевой башни». — Он помолчал немного. — Знаете, какую самую страшную трагедию она пережила? У нее кончились двери.

Проблемой для Джеймса была не столько религиозность или даже патриархальность семьи — у него было два старших брата, — сколько то, что его гомосексуальность воспринималась как грех.

— Я понял, кто я, в десять лет и до пятнадцати жил в ужасе, — сказал он. — Хуже всего, что поделиться было не с кем. С братьями я близок никогда не был — думаю, они подозревали, что я другой. Живя на Уайте, я чувствовал себя так, будто рос в пятидесятые. Теперь там не так все плохо, — по крайней мере, как я наслышан. В Ньюпорте есть бар для голубых, повсюду на острове местечки для прогулок геев. Но в бытность мою ребенком среди собирающихся в доме взрослых и всего такого я чувствовал себя совсем одиноким. А потом я познакомился в школе с другим мальчиком, и мы стали встречаться. Тут я понял, что пора убираться, потому как, если я останусь, закончится тем, что меня застукают со спущенными, в буквальном смысле, штанами, и тогда я стану изгоем — именно так обходятся «свидетели Иеговы» с теми, кто провинился. Когда пришло время получать аттестат зрелости, я решил попробовать стать актером. Школу я окончил в шестнадцать и устроился в театр Шанклин рабочим сцены, но два года спустя уехал с острова и перебрался в Лондон. Думаю, моя семья рада была меня спровадить. Я туда никогда больше не возвращался.

Джеймс не мог позволить себе театральную школу и учился опытным путем. Он познакомился в баре с одним человеком и вышел на продюсера, и тот снял юношу в немалом количестве фильмов, которые никогда не покажут в эфире центральных британских каналов. Краснеть скорее приходилось мне. Джеймс же откровенно и смачно рассказывал про свою карьеру в жестком порно. Ко времени, когда в ход пошла вторая бутылка, мы оба хохотали в голос. Еще ему довелось поработать мальчиком по вызову, в Лондоне и Амстердаме.

— Мне это не претило, — сказал он. — Среди моих клиентов попадались извращенцы и уроды, но по большей части это были приятные мужчины среднего возраста, панически боявшиеся, что их застукают. Многие из них заказывали меня постоянно. Мне нравились секс и деньги, и я не забывал заботиться о себе.

Джеймс снял квартирку в Западном Кенсингтоне и работал на дому. Одним из его клиентов оказался директор по кастингу, сумевший даже устроить его на несколько приличных ролей.

И тут Джеймс повстречал Алана Конвея.

— Алан был типичным клиентом. Женатый, с маленьким сыном. Он разыскал мои контакты и фото в интернете и долгое время даже имени своего мне не называл. Не хотел, чтобы я узнал, что он знаменитый писатель, так как боялся, что я стану шантажировать его или солью материал в желтую прессу. Но это была сущая глупость. Никто такими делами больше не занимается.

Джеймс выяснил, кто это, только когда увидел Алана в утренней программе телевидения, представляющего одну из своих книг. Тут у меня в голове щелкнуло. Когда романы про Аттикуса Пюнда начали продаваться, Конвей, в отличие от всех прочих авторов, из кожи вон лез, только бы не появляться на ТВ. Тогда я решила, что причиной была его застенчивость. Но если он вел двойную жизнь, такое поведение становилось совершенно понятным.

Прикончив главное блюдо и две бутылки, мы, пошатываясь, выползли на двор покурить. Ночь была ясная, и, сидя под звездами, в свете бледной луны, скользящей по темному небу, Джеймс сделался задумчивым.

— Знаете, мне Алан правда нравился, — произнес Тейлор. — Он мог быть мерзким выродком, особенно когда писал очередную книгу. Все те деньги, которые он заработал на своих детективных историях, не приносили ему радости. А со мной он был счастлив. Это ведь не так уж плохо? Что бы там ни говорили и ни думали люди, я был нужен ему. Поначалу он просто платил мне за ночь. Потом была пара поездок. Он взял меня с собой в Париж и в Вену. Мелиссе Алан сказал, что делает изыскания для книги. Он даже захватил меня с собой в книжный тур по Америке. Представлял он меня своим личным секретарем, и в каждой гостинице мы селились в отдельных номерах, но, разумеется, со смежными дверями. К тому времени я жил у него на содержании и мне не разрешалось встречаться с другими.

Джеймс выдохнул дым, потом посмотрел на красный краешек сигареты.

— Алану нравилось смотреть, как я курю. После секса я закуривал сигарету, голый, а он смотрел на меня. Мне жаль, что я его подвел.

— Как это так? — спросила я.

— Мне не сиделось на месте. У Алана были книги и творчество, а я скучал, оставаясь во Фрамлингеме. Я же был на двадцать лет моложе него. Для меня тут нет ничего интересного. Поэтому я стал ездить в Лондон. Я говорил, что встречаюсь с друзьями, но Алан знал, что я там делаю. Это было очевидно. Мы ссорились, но я не мог остановиться, и в итоге он выставил меня, предоставив месяц на сборы. Когда мы с вами познакомились, оставалось два дня до того момента, как я должен был лишиться крыши над головой. Какая-то часть меня надеялась на примирение, но на самом деле я радовался, что все кончено. Меня не интересовало богатство. Люди смотрели на нас и думали, что мне нужны только деньги. Но это не так. Я переживал за него.

Мы вернулись в зал и, после пары стопок виски, Джеймс поведал мне о планах на будущее, позабыв, что уже говорил об этом раньше. Он собирался поехать в отпуск — куда-нибудь, где жарко. Потом снова попробовать себя в амплуа актера.